Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Часть вторая. Том третий

– Я сказал, что если она не хочет ехать на Монмартр, то можно проверить, есть ли номера здесь… – за дверью раздалось шуршание, – получилось, что был только один номер. Я проводил ее наверх и… – Хана поцеловала его первой:

– Еще в лифте, – Виллем все улыбался, – потом на лестнице, потом в номере, потом… – холодный нос потерся о его небритую щеку:

– У тебя борода рыжая, – весело шепнул хрипловатый голос, – доброе утро, Арденнский Вепрь… – стриженый затылок колол его ладонь. Виллем с сожалением оторвался от ее губ:

– Доброе, – он поцеловал серо-голубые глаза, изящный кончик носа, сладкое ухо, – доброе, Хана… – она приподнялась на локте:

– Глаза у тебя серые, – задумчиво сказала девушка, – я видела в Лондоне довоенные фотографии твоего папы. Ты на него очень похож, Виллем, но подбородок у тебя, как у Маленького Джона… – он привлек Хану к себе:

– У всех Экзетеров он такой. Ты напоминаешь мадемуазель Аржан, только ты ниже ростом… – Хана кивнула:

– Я видела ее старые фильмы. Момо мне говорила, что у нас одинаковая повадка.

Хана сначала решила сказать Виллему, что все было ошибкой, что у них разные дороги:

– Но зачем, – спросила себя девушка, – зачем загадывать? Я загадывала с Аароном, я думала, что мы поженимся, но все получилось иначе. Я надеялась, что моя Регина будет жить, что Джон никогда нас не оставит, но вышло… – горло сжал комок.

Она провела узкой ладонью по шрамам и татуировкам на его груди:

– Это все с тех времен, когда ты был Грешником… – Виллем закинул руки за голову:

– Когда я вольно гулял по саванне, а не сидел в кабинете в столице, со званием правительственного консультанта… – ему хотелось позвать Хану в Африку, однако Виллем оборвал себя:

– У нас нет театра, не петь же ей на стадионе… – стадион пока был пыльной площадкой с деревянными скамейками, – но завтра мы породнимся еще ближе, моя кузина и ее брат женятся. Мы будем видеться, в Гонконге, в Европе… – словно услышав его, Хана шепнула:

– Я обещала прилететь в Гонконг, когда появится на свет мой племянник или племянница. Но тетя Лаура тоже не преминет приехать к первому внуку… – Виллем отозвался:

– Я ее отвлеку. У меня неплохо получается, Пьер меня хвалит… – Виллем не понимал, как Пьер справляется с постоянной опекой матери:

– Я приноровился, – признался кузен, – с тех пор, как я стал ажаном, у меня всегда находятся объяснения моим отлучкам, вроде неурочных дежурств, – Пьер добавил, – надо понять маму. Она болела, ей было тяжело после гибели папы. Джо давно не живет дома, я у нее единственный свет в окошке. Но хорошо, что ты поселился у нас, – заметил кузен, – маме нужен собеседник, – Виллем терпеливо слушал рассуждения тети о будущей свадьбе и даже давал советы.

– Африканцы никуда не торопятся, – сказал он Пьеру, – они ценят, когда с чиновником можно поговорить. Маргарита тоже обстоятельно ведет госпитальные приемы… – он поцеловал теплую щеку Ханы:

– Мы увидимся в Гонконге, или я прилечу в Америку, где я еще не бывал… – девушка не хотела говорить Виллему о связи с Краузе:

– Я сошлась с ним с ним потому, что хотела забыть Аарона, – вздохнула Хана, – но мне так и не удалось этого сделать. Может быть, сейчас все получится. Мне было хорошо с Виллемом, почти как тогда, с Аароном… – Хана заставила себя не вспоминать об огненном рассвете над Негевом:

– Он скоро женится, и не на мне… – Хана обняла Виллема, – пусть идет своей дорогой, а я пойду своей. Наши ниточки давно порвались, нас больше ничего не связывает… – ее взгляд упал на часы. Хана потормошила Виллема:

– Девять утра, у тебя скоро репетиция венчания. Иди в душ, я закажу завтрак… – Виллем уместил ее у себя в руках:

– Я все давно заказал. Кто-то болтался в коридоре, когда ты спала. Наверное, поднос оставили под дверью… – Хана потянулась:

– Я все заберу. Очень хочется кофе… – она легко соскочила с кровати, Виллем остановил ее:

– Подожди. Не могу тебя не поцеловать… – он опустился на колени, – это аванс, я через пять минут вернусь. В саванне у нас не было душа, мы мылись из ведра у родников. Я не привык долго плескаться… – положив руки на его коротко стриженую голову, Хана коротко застонала:

– Продолжишь, обязательно… – она прикусила губу, – так хорошо, Виллем… – в ванной загремели старые трубы. Накинув смятую рубашку Виллема, Хана выглянула в коридор:

– Он заказал сырную тарелку, – ласково подумала девушка, – он запомнил, что я люблю сыр… – сунув в рот спелую ягоду клубники, она подняла поднос. За поворотом коридора Хана заметила высокого, светловолосого мужчину в хорошем костюме. Постоялец запирал номер:

– Похож на Паука, – поняла девушка, – но что здесь делать Пауку? Ерунда, мне привиделось… – сладкий сок потек по губам. Захлопнув дверь, она прислушалась. Из ванной доносился немелодичный свист:

Неслышно хихикнув, Хана нырнула в тепло разоренной постели.

Отель Дю Фландр Саше рекомендовал наставник, товарищ Котов:

– Я останавливался в гостинице до войны… – они изучали подробную карту Левого Берега, – для твоих целей все складывается, как нельзя лучше…

Отель находился напротив классических колонн парадного входа медицинского факультета Сорбонны. Заседания конгресса эпидемиологов устроили в большом лекционном амфитеатре, со старомодной черной доской. Скамейки обтянули выцветшей кожей цвета бордо.

Кофе для участников подавали в профессорском, как его звали на факультете, фойе, с паркетом наборного дуба и бюстами знаменитых врачей по углам. По стенам развесили дагерротипы и фотографии, сделанные до первой войны.

Доктор Маргарита Кардозо с удовольствием показала новому знакомцу, корреспонденту московских «Известий», свою родню:

– Барон Пьер де Лу, известный хирург, он погиб на первой войне, при бомбежке госпиталя в Бельгии…

На длинном пальце мадемуазель Кардозо переливался южноафриканский бриллиант. Саша оценил камень:

– Пиявка лопнула бы от зависти, – хмыкнул он, – чистый кабошон размером карата в два. Жених не подвел, его работа в De Beers не прошла даром…

К жениху доктора Кардозо Саша приближаться не собирался. Связавшись из советского посольства с товарищем Котовым, он узнал о демарше Дракона:

– Судя по всему, наш приятель бросил Монахиню, – услышал Саша знакомый хохоток, – страшное дело, католическое чувство вины. Но я думаю, что беспокоиться не о чем… – щелкнула зажигалка, – вряд ли он признается в связи с нами даже на исповеди, а если и признается, то его духовник, епископ Кардозо, никому ничего не скажет. Тайна исповеди – основа католической веры. Нет более истовых христиан, чем крещеные евреи… – по мнению товарища Котова, ситуация складывалась в их пользу: