Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Часть вторая. Том третий

– Мишель ничего ему не оставил, – она злилась на покойного мужа, – он считал, что Джо взрослый человек и справится сам. Но речь идет о замке, это большие деньги… – сын не принял ее предложения:

– Он гордый, – напомнила себе Лаура, – он хочет всего добиться сам. Но сейчас акции ему бы помогли… – Марта все не отставала:

– Она, как ее мать, – недовольно пробурчала Лаура себе под нос, – вцепится и не отпустит…

Они договорились встретиться в Люксембургском саду. Лаура давно справилась со страхами:

– Моллер мертва, – оставаясь в одиночестве, она победно улыбалась, – неважно, что от нее хотели избавиться беглые нацисты. Главное, что меня они больше не тронут…

Джованни попросил девушку:

– Шоколадное и карамель, пожалуйста. И еще грецкий орех, – он обернулся к сидевшим за столиком Кларе с Мартой, – моя жена любит орехи, – он ласково улыбнулся.

Клара носила льняные летние брюки и жакет цвета фисташек. Она коротко стригла поседевшие волосы:

– Фисташек здесь нет, – понял Джованни, – а маленькая Лаура тоже их любит…

Дочери было двадцать лет, но Джованни не думал о ней иначе. Он не говорил ничего жене, не признавался в таком на исповеди, но Джованни был рад, что младшей Лауре отказывают в пострижении:

– Шмуэль говорит, что она собралась в Южную Америку, – озабоченно подумал Джованни, – но, думаю, что там ее тоже ждет от ворот поворот, как выражаются русские. Святые отцы хорошо разбираются в людях… – несмотря на упорство дочери, он считал, что монашество не ее стезя:

– Пусть защищает докторат, – академическими способностями дочь пошла в него, – возвращается домой, преподает в Кембридже… – Джованни получил докторскую степень за год до начала первой войны:

– В двадцать три года, – усмехнулся он, – тогда родилась старшая Лаура… – он прибавил:

– И три кофе, пожалуйста… – рядом раздался озабоченный голос:

– Мы бы сами взяли поднос, дядя Джованни… – он подмигнул Марте:

– Мне семьдесят пять, но я еще могу поухаживать за дамами. Тебе эспрессо, а нам с Кларой капуччино… – вчера он позвонил в Рим. Дочь вернулась в столицу из Болонского университета:

– Экзамен я сдала на отлично, – весело сказала девушка, – но жаль, что из-за него я не смогла быть подружкой у Маргариты. Расскажи мне, как все прошло, папа… – узнав о пропаже кузины, Лаура пообещала:

– Я буду за нее молиться, папа. В Мон-Сен-Мартене тоже, наверняка, отслужат мессы… – Джованни вздохнул:

– Сейчас служат, но Маргариту это вряд ли вернет… – он знал, что профессор Кардозо жив:

– Старшие в семье знают, – Марта завладела подносом, – и Маленький Джон с Иосифом и Шмуэлем. Но Маргарита ни о чем не догадывается, она считает, что Кардозо погиб, как герой… – Джованни не хотел думать, что ждет девушку в СССР:

– Она откажется помогать Кардозо, – он был в этом уверен, – Маргарита не станет сообщницей в его грязных делишках… – присев рядом с женой, Джованни подвинул ей мороженое:

– Поешь, а то на тебе лица нет… – Клара затянулась сигаретой:

– Марта, – тихо сказала она, – не будь такой строгой с мальчиком. Джо хороший юноша, он любил Маргариту и будет ее любить… – Клара вспоминала вежливого, изящного ребенка:

– Он помогал с маленькой Лаурой, возился с Ханой. Девчонки его гоняли, как хотели, а он только улыбался. Надо было не посылать их с Ханой в Париж, но Лаура мать, как мы могли лишить ее сына… – Клара высморкалась:

– Цветет что-то, – неловко сказала она, – ты с ним помягче, Марта, ты ведь можешь… – Марта подхватила картонный стаканчик:

– Идут, – коротко сказала она, – а что касается мягкости, то я такой была в Гонконге, Клара… – она поднялась. Джованни взял жену за руку:

– Ешь мороженое и не волнуйся, они всего лишь поговорят… – внук пришел в джинсах и рубашке-поло. Старшая Лаура носила дневное платье, седые локоны покрывала широкополая шляпа:

– Она не красит волосы, – понял Джованни, – она на пять лет младше Клары, но седины у нее больше… – попытавшись улыбнуться, Джо помахал им. Марта взяла внука под руку. Лаура, вздернув подбородок, независимо прошла к свободному столику. Джованни поднес к губам пальцы Клары:

– Не волнуйся, – он поцеловал каждый, – все будет хорошо.

Больничную повязку на изящной голове Хана прикрыла шелковым платком от Hermes. В тюрбане она стала больше напоминать японку. По черной ткани летели крохотные белые журавли:

– Символ их рода, – вспомнил Виллем, – как у нас голова вепря. Журавли гораздо красивее, – он поискал слово, – тоньше… – по краю платка бежали иероглифы. Хана перехватила его взгляд:

– Это не мое имя… – хрупкие пальцы стряхнули пепел, – это имя девочки, почти моей ровесницы, пережившей бомбардировку Хиросимы и умершей от лейкемии. Ее звали Садако Сасаки, – Хана посмотрела вдаль, – в Японии есть поверье, что если сложить тысячу бумажных журавликов, то можно загадать желание, и оно обязательно исполнится…

Хана никому, даже брату, не говорила о связке журавлей, принесенной ей в синтоистский храм в Нагасаки. На гастролях в Японии она складывала птиц каждый день:

– Я попросила, чтобы мы с Аароном встретились, – сердце зашлось болью, – опять влюбились друг в друга и никогда больше не расставались. И еще я попросила, чтобы у нас родились дети… – Хана тихонько вздохнула, – или, хотя бы, пусть у меня появится девочка, моя Регина… – она отпила кофе:

– Садако не успела сложить тысячу журавликов, она умерла, – Хана коснулась платка, – здесь ровно тысяча.

Отказавшись от денег, предложенных Hermes за рисунок платка, Хана попросила о перечислении процента с продаж в Японию, для помощи пострадавшим в атомной бомбардировке. Девушка добавила:

– С каждым платком покупатель получает открытку с историей Садако и адресом для перевода пожертвований… – по просьбе Ханы, Сабина делала для осенней коллекции сумки и аксессуары с журавлями. Ателье Майер-Эйриксен пообещало посылать часть прибыли в Японию:

– Сумку я получу первой, – Хана коротко улыбнулась, – она тоже будет бело-черной…

Девушка носила черное, легкое платье. Вырез обнажал острые ключицы и нежную шею. Виллем заставил себя отвести глаза от голубоватой жилки, бившейся у начала груди:

– Я целовал это место той ночью, – вспомнил он, – но сейчас я улечу в Африку, она уедет в Нью-Йорк или в Голливуд и все закончится, не начавшись… – он не знал, хочет ли начала:

– Я должен вернуть Маргариту домой, – сильная рука скомкала пустую сигаретную пачку, – я не имею права оставить ее на произвол русских и ее так называемого отца… – о том, что профессор Кардозо жив, Виллем узнал от тети Марты.

Лимузин забрал его и Хану из вестибюля госпиталя Отель-Дье. Заглянув в палату к дяде Эмилю, Виллем пробормотал: