Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Часть вторая. Том третий

– Я могу ее проверить, – небрежно заметил брат, – я появлюсь в Риме на несколько дней, якобы по делам курии. Если наша монахиня задалась целью залучить тебя в постель, она такой возможности не упустит… – Шмуэль ткнул окурком в пепельницу:

– Я тебе запрещаю, – коротко отозвался он, – нельзя сбивать с пути слепого, как учит нас Писание, нельзя подвергать человека, стряхнувшего путы плотских соблазнов, еще одному испытанию. Хватит об этом, – решительно добавил епископ, – я не собираюсь поддерживать слухи, не имеющие под собой никакого основания… – брат принялся за сырную тарелку.

Иосиф неслышно буркнул: «О чем ты, святоша, еще пожалеешь».

Сквозь тонкие гардины пробивалось полуденное солнце.

Гостиница Ханы стояла по соседству со станцией метро Abbesses, в узком переулке, карабкающемся на вершину холма. Девушка весело говорила, что знает район до последнего камня:

– Здесь жил Аарон, когда работал в Париже, – ее каблуки цокали по булыжнику, – до войны здесь пела Момо, – они с Виллемом нырнули в прокуренный бар.

– Дате, – парень за стойкой расплылся в улыбке, – добро пожаловать домой… – он пустил по темному дубу два стакана перно, – фортепьяно и аккордеон без тебя заскучали… – на Монмартре Дате не была звездой Бродвея и Голливуда:

– Я здесь выросла, – она выбрала аккордеон, – подростком пела я по барам, как Момо. Здесь я дома… – Дате уселась на расшатанный стул, – я могу быть собой, а не играть роль, как рядом с Краузе… – ей не хотелось думать о немце.

Черное платье обнажало острые коленки. Она пела старые песни Момо, хрипловатым, низким голосом:

– Я ни о чем не жалею, – поймав тоскливый взгляд Виллема, Хана отвела глаза, – надо жить здесь и сейчас… – ее долго не отпускали с маленького подиума, завешанного старыми киноафишами. Аннет Аржан носила старомодное декольтированное платье: «Человек-зверь, 1938 год».

По дороге в отель Хана показала Виллему одну из мастерских, где работала мадемуазель Аржан:

– Она еще застала стариков, – задумчиво сказала Хана, – помнивших Модильяни. Она позировала Сюзанне Валадон, став одной из последних ее натурщиц, ее писали Пикассо и Жорж Брак… – Хана добавила:

– Я тоже бегала на сеансы в студенческие годы. Для актрисы это хорошо, – она коротко улыбнулась, – лучше чувствуешь тело… – крепкая рука Виллема лежала в ее узкой ладони:

– Не волнуйся, – внезапно сказал кузен, – о Джо я позабочусь. Он мой ровесник, – Виллем помолчал, – но я чувствую себе старше своих лет. Это Африка, – барон усмехнулся, – у нас один год идет за пять.

Они пока избегали разговоров о будущем:

– Но и с тетей Мартой я такого не обсуждала… – устроившись в сбитой за ночь постели, Хана курила первую утреннюю сигарету, – мы вообще не упоминали о делах…

О Краузе на девичьем полднике, как сказала тетя Марта, речь не заходила:

– Я не хочу о нем вспоминать, – Хана сладко потянулась, – не хочу думать об Иосифе… – к ее облегчению, старший близнец Кардозо обходил девушку стороной, – о Генрике и вообще обо всем, что случилось раньше… – она взглянула на хрупкое запястье:

– Только о нем я забыть не могу, – сердце закололо, – не могу и не забуду… – за кофе в кондитерской Fauchon тетя ласково сказала Хане:

– Поезжай в Конго, как собиралась. Виллем обеспечит тебе охрану, – она внимательно взглянула на девушку, – навестишь Джо на шахтах, поработаешь с Аароном и Тиквой. У тебя сейчас есть время на путешествия…

Съемки нового фильма о Бонде начинались в ноябре, в Лондоне. Хана должна была поселиться в Хэмпстеде, у Джованни с Кларой:

– Поезжай, – повторила тетя, – привезешь новости о внуке. Они будут скучать по Джо, а письма оттуда идут долго… – сверившись с блокнотом, Марта заметила:

– Мы с Волком тоже будем в Лондоне, – она помолчала, – если не случится ничего непредвиденного, но при нас останутся только Ник с Полиной. Питер поедет на производство в Ньюкасл… – перелистнув страницу календаря, Марта добавила:

– Пора бы ему вернуться из Бретани, мы скоро улетаем в Израиль… – Хана поиграла чайной ложкой:

– Я ничего не могу сказать Виллему, – вздохнула девушка, – получается, что я его обманываю. Он не знает о Регине, о случившемся в Далласе, обо мне и Джоне… – хрупкая шея девушки дернулась. Марта привлекла ее к себе:

– Не загадывай, – шепнула женщина, – что будет, то и будет. Когда мы с покойным дядей Питером встретились за линией фронта, я потом считала, что он погиб в бомбежке. Той ночью, – Марта обняла Хану, – я тоже ничего не загадывала, а вот что вышло. Ты тоже не знаешь своего будущего… – Хана кивнула:

– Не знаю. Но, – она собралась с духом, – что будет с Краузе, если все… – она повела рукой, – серьезно. Я не смогу лгать, тетя Марта, не смогу притворяться перед ним… – Хана покраснела, – то есть перед Виллемом… – Марта повторила:

– Посмотрим. Пока надо разобраться с происходящим сейчас, милая… – в переулок доносился шум утреннего рынка. Лотки ставили у входа в метро.

Дверь заскрипела, веселый голос сказал:

– Кофе в постель, милая, и фрукты для тебя. О себе я тоже позаботился, – Виллем удерживал картонный поднос со стаканчиками кофе, – купил круассаны с шоколадом и миндалем… – он носил потрепанные джинсы и белую футболку:

– Встал с постели и пошел, – утром он поцеловал дремлющую Хану, – в Леопольдвиле я всегда так делаю. Правда, у меня в коттедже есть бассейн, в майке я хожу именно туда… – Хана хихикнула:

– Дядя Авраам рассказывал, что в Кнессет депутаты являются чуть ли не в шортах… – Виллем отозвался:

– В таком случае из меня выйдет не плохой депутат. Но на официальные встречи я, разумеется, хожу в костюме…

Директор Горной Школы, после обеда с Виллемом, согласился принять осенью трех стипендиатов фонда де ла Марков:

– Надо отыскать главу медицинского факультета Сорбонны, – напомнил себе Виллем, – Маргарита обещала с ним поговорить, нельзя оставлять дела незавершенными… – он велел себе пока не думать о кузине:

– Когда от нее придет весточка, – тетя Марта считала, что это случится довольно скоро, – я первым полечу за ней в СССР и тетя Марта меня не остановит… – присев на кровать, Виллем потянул к себе Хану:

– Тебе клубника и черешня, белая, как ты любишь… – он него пахло кофе, табаком и выпечкой, уютным ароматом летнего утра:

– Иди в душ, – озабоченно сказал Виллем, – полдень на дворе, а у тебя еще репетиции и занятия… – днем Хана ездила в учебный корпус Парижской консерватории, – только дай я тебя поцелую… – он прикоснулся губами к припухшим, раскосым глазам, к короткому ежику черных волос:

– Она приедет в Конго, как обещала, – понял Виллем, – скоро я опять ее увижу. Но мы не знаем, что случится дальше… – он не хотел говорить о таком с Ханой: