Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том второй

– Вы все равно, что венчаны, милая. Доберемся до Лондона и устроим свадьбу… – Феденька потер кулачками голубые, яркие глаза:

– Ты у нас в Волка пошел, – сказал ему герцог, – а подбородок у тебя папы, то есть бабушки твоей… – внук попытался забрать у него ложку. Каша была, как выражалась Мария, полбяная, на козьем молоке:

– Жадина, – ласково пожурил его Джон, – мама тебя еще грудью покормит, ты своего не упустишь… – он все время вспоминал Полину:

– С Маленьким Джоном мы встретились, когда ему три года исполнилось, – вздохнул герцог, – а Полину я купал, пеленал ее, кормил, как сейчас Феденьку. Господи, ей тринадцать лет, а мне два года до пятидесяти… – в сторожке было жарко натоплено, Джон держал мальчика на коленях. Ребенок бойко ползал по дощатому полу и пытался вставать:

– Чтобы гоняться за Цезарем… – рыжая лайка ждала Джона в сенях, – славный пес попался, жалко будет его здесь оставлять… – лайка опекала мальчика. Феденька часто засыпал, привалившись к ее мягкому боку:

– Ты отправишься в постель, – Маша разгородила комнатушку домотканой завесой, – а дедушка Джон пойдет на охоту, – герцог покачал мальчика.

Теодор-Генрих приезжал из Братска всего пару раз в месяц. Не желая мешать молодым, герцог в эти ночи отправлялся с собакой в тайгу. Цезарь застучал хвостом в сенях, скрипнула дверь, по ногам пахнуло холодом. Они прятались под тулупом Теодора-Генриха, Маша замотала голову шерстяной шалью.

– С ума сошли, – строго сказал герцог, поднимаясь, – минус тридцать на дворе, а у тебя ноги голые… – племянница носила валенки на босу ногу:

– Мы в снегу купались, дядя Джон, – Генрих стряхнул иней с тулупа, – идите, каменка еще горячая… – Джон накинул короткий полушубок:

– Пар не тот, – он передал Феденьку отцу, – я после охоты привык мыться. Укладывайте графа фон Рабе… – мальчик тихо посапывал, – и сами отдыхайте… – Генрих не мог оставаться на заимке надолго:

– Он провел здесь летний отпуск, сделал вид, что ездил на Байкал, но сейчас ему надо на рассвете возвращаться к машине… – Генриха ждало десять километров лыжного хода по глухому лесу. Юноша шутил, что именно его и надо посылать на Олимпиаду:

– У нас впереди еще парусный спорт, то есть управление катером, – отвечал Джон, – только сначала надо доехать до Сахалина, – свистнув Цезарю, герцог обернулся на пороге.

Холщовая занавесь даже не колыхалась.

– Пусть спят, они устали… – Цезарь потерся о его руку, – а мы с тобой, дружище, пойдем на белок или глухаря подстрелим… – в заимке Джон говорил по-русски, ради практики, но наедине с псом переходил на английский язык. Цезарь все отлично понимал:

– Доедем домой, – Джон поднял мешок с припасами и патронами, – Федор Генрихович будет расти на Ганновер-сквер, где его все разбалуют. Они будут счастливы, а я… – сердце тоскливо сжалось, герцог поправил черную повязку на утерянном глазе:

– Детей бы вырастить. Маленькому Джону восемнадцать, совсем большой мальчик. Ладно, дружище, – он распахнул перед Цезарем дверь, – делай, что должно и будь, что будет.

Пробравшись среди сугробов на крохотном дворе, Джон нырнул в растворенную калитку.

В подвешенном на бревенчатую стену старом фонаре оплывала восковая свеча. В сторожке пахло березовыми вениками, дымом буржуйки, сладко тянуло молоком и пряниками:

– Ты сама словно пряник, – пробормотал Генрих, уткнувшись в плечо Маши, – я так скучаю, так скучаю, любовь моя… – в середине ночи они устроили мальчика между собой, под тулупом и деревенским стеганым одеялом:

– Он проснулся потому, что ты здесь, – неслышно сказала Маша, кормя ребенка, – он чувствует, что папа рядом… – Феденька всегда тянулся к отцу. Генрих обнимал Машу, не выпуская теплой ручки сына:

– Не ходишь еще, – он улыбнулся, глядя на сонное личико мальчика, – ты у нас осторожный.

Маша кивнула:

– Не только осторожный, но и толстенький, – она погладила ребенка по голове, – но, как побежит, так похудеет… – Генрих потянулся:

– Мама рассказывала, что я тоже после года пошел, а заговорил еще позже. Может быть, оно и к лучшему, – вздохнул юноша, – я при Гитлере рос, а потом проклятый Максимилиан заставлял меня трехлетним отдавать нацистский салют… – Маша беспокоилась насчет тети Марты, как она называла мать Генриха, но юноша уверил ее:

– Лучшего человека и не найти. И она замужем за Волком, все складывается отлично… – Маша хихикнула:

– Они удивятся, что в их годы обзавелись внуком… – Генрих согласился:

– Мама меня рано родила, в восемнадцать лет, а нам с тобой почти двадцать два. Ничего, – он аккуратно накрыл одеялом спящего Феденьку, – главное, достичь Японии. Мама с Волком прилетят, заберут нас домой. Бабушка Анна тоже через Японию бежала из СССР… – Маша подняла бровь:

– И твой прадед, Горский. Нам в школе рассказывали, как он спасся из ссылки… – девушка вздохнула:

– Но как же это получается, Генрих? У Марты жив брат, а мы не можем вывезти ее из СССР… – герцог строго запретил им появляться в Куйбышеве. Джон повел рукой:

– У меня есть рычаги влияния на Журавлева, – дядя помолчал, – но, чтобы их применить, мне надо сначала оказаться в Лондоне. Не думай, что Журавлевы не предадут тебя, – сказал он племяннице, – как только ты появишься на пороге их дома, они побегут в Комитет… – Маша мрачно буркнула:

– Раньше, чем пропоет петух. Но мне жалко Марту, она живет во лжи, как жила я… – Джон почесал бороду:

– Уверяю тебя, что она пошла в мать, то есть в Констанцу. Она не проглотит советскую дребедень, у нее своя голова на плечах… – Маша часто вспоминала приемную сестру:

– Она, наверное, добилась своего, отправилась в ПТУ, – сказала девушка мужу, – она растет упрямой, не чета мне… – девушка посмотрела вдаль:

– Если бы не Зоя, мученица, – Маша перекрестилась, – у меня бы глаза не открылись, но Иисус и Божья Матерь позаботились о нашей встрече. Только она, наверное, давно сгинула в тюрьме или сумасшедшем доме, вроде того, где дядя сидел… – о своем пребывании во владениях профессора Кардозо Джон племянникам не рассказывал:

– Меньше знаешь, лучше спишь… – он иногда ощупывал скрытый под волосами шрам на голове, – не надо им о таком слышать. Марте надо, но до Марты нам еще предстоит добраться… – он сомневался, что Кардозо удастся призвать к ответу:

– Мерзавец все предусмотрел, его защищает мощь СССР. Он сделал мне операцию на мозге, но какую… – Джону не нравились его внезапно появившиеся музыкальные способности:

– Циона мне всадила заточку в глаз, сделала мне лоботомию, но я плохо помню, что было дальше… – он, однако, хорошо помнил время пробуждения, как называл это герцог:

– Я стал лучше мыслить, я откуда-то узнал, что Фрида дочь Максимилиана и Ционы, что у Ционы родился еще один ребенок, украденный воровкой по фамилии Генкина… – Джон предполагал, что медики поднимут его на смех: