Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том второй

– Никто никогда не пересаживал доли мозга, это ерунда. Но откуда я могу знать то, что знала только Циона… – он не ожидал, что бывшую жену оставили в живых:

– Ее пристрелили и зарыли тело в безымянной могиле, если вообще не сожгли. СССР она больше не нужна, она отработанный материал. В любом случае, края, где сидит Кардозо, Среднюю Азию, нам тоже навещать нельзя. Нам вообще не стоит задерживаться в СССР… – то же самое говорил жене и Генрих:

– Все равно, – он провел губами по нежной ключице, по рассыпавшимся вокруг белокурым волосам, – нам недолго осталось здесь куковать. Вернется дядя, начнется весна и мы пойдем на восток, к океану, то есть поедем… – они хотели добраться с новыми документами до Иркутска и сесть там на владивостокский поезд:

– Только мне не нравится, что вы с Феденькой остаетесь одни, – озабоченно сказал Генрих, – я буду приезжать, но, может быть, тебе лучше перебраться к людям…

Маша приподнялась на локте:

– До деревни еще километров двадцать, – невесело сказала девушка, – туда даже лыжня не ведет, одна тропинка. Тебе станет сложнее нас навещать, если мы там обоснуемся, а в Братске нам с Феденькой появляться опасно… – Генрих знал, что жена права, но все равно не мог избавиться от беспокойного чувства. Маша мимолетно улыбнулась:

– Не волнуйся. Припасы у нас есть, дрова я наколю. В скиту я сама себе избушку срубила. Дядя через месяц вернется, настанет весна… – Генрих поцеловал ее в улыбку:

– Ты моя весна, – неслышно сказал юноша, – как у Боттичелли на картине. Ты моя жизнь, мое дыхание… – Маша шепнула:

– Погоди, я маленького переложу… – распущенные волосы метнулись по ее спине. Она ловко устроила мальчика в колыбели из домотканого рядна, привешенной к потолку сторожки:

– Нет, это ты, – Маша оказалась в его руках, – ты моя жизнь, Генрих… – ему оставался какой-то час до отъезда.

– Всякий раз, я словно отрываю часть от себя, – успел подумать юноша, – Господи, скорей бы все закончилось… – откинув голову, Маша сдержала низкий стон:

– Закончится, – девушка припала к его губам, – мы всегда останемся вместе. Я люблю тебя, люблю… – пламя в буржуйке играло теплыми отсветами на стенах:

– Она сама как золото или янтарь… – Генрих не хотел закрывать глаза, – сколько я бы на нее не смотрел, мне всегда будет мало… – свеча, зашипев, потухла.

Дощатый пол парикмахерской при железнодорожных банях покрывал слой состриженных волос. Пахло дешевым одеколоном и табаком, на шкафу, где хранили плохо простиранные салфетки, хрипела черная тарелка репродуктора:

– Старшинов вырывается вперед, пас от Майорова и… – комментатор ахнул, – и очередная шайба летит в ворота венгров. Пятнадцать-ноль, небывалый результат… – плюгавый мужичок, почти потонувший в дерматиновом кресле, заявил:

– Им всем дадут черные «Волги» за золотые медали. У меня кум проводником в спальном вагоне работает, летом в его составе ехал товарищ Чернышев, тренер сборной… – кто-то протянул:

– Динамовец, – мужичок кивнул:

– Он самый. Он в Омск отправлялся, на турнир. Кум, значит, коньячку ему принес, икорки, а товарищ Чернышев и говорит:

– Я слышал, у вас в Сибири настойка есть, для мужчин полезная… – собравшиеся загоготали, – кум кедрача нацедил, значит, выпили они, и слово за слово товарищ Чернышев про «Волги» и рассказал… – из угла заметили:

– До «Волг» надо победить чехов, шведов и канадцев… – мужичок харкнул на половицы:

– Как два пальца… – для верности он поднял пальцы, в несмываемых пятнах машинного масла, – вертели мы канадцев сами знаете где… – тарелка взорвалась очередным воплем комментатора. Мастер поинтересовался:

– Одеколоном пройдемся… – одноглазый, крепкий посетитель, с ежиком светлых, седоватых волос, покачал головой:

– Н-не н-надо, с-с-пасибо. С-сколько с меня… – валенки у него были старые, но крепкие, тулуп аккуратный. За спиной он тащил брезентовый вещевой мешок, пахло от него, – мастер принюхался, – вроде кедром:

– В баню ходил, – он принял двугривенный, – контуженый какой-то. Заикается, бедняга, и шрам у него есть на голове.

Мужик заикался и в кассах, расплачиваясь за билет в общем вагоне до Новосибирска. В тесном зальчике скопилась очередь, люди расстегивали тулупы, женщины скидывали с головы платки. Кассирша швырнула на зазвеневшую тарелочку картонный билетик и сдачу:

– Отправление через три часа, – громко, как глухому, сказала она, – смотри, дедушка, не перепутай… – в привокзальной стекляшке одноглазого мужчину тоже назвали дедушкой. Парень лет шести, перевязанный крест-накрест пуховым платком поверх тулупчика, восторженно заорал:

– Мама, смотри, пират! Дедушка пират… – мальчишка подскочил к посетителю:

– У вас есть деревянная нога и попугай… – невзрачная, усталая женщина смутилась:

– Простите, товарищ, он книжку прочитал про пиратов… – она дернула сына за руку:

– Извинись. Товарищ, наверное, воевал… – одноглазый улыбнулся. Хмурое, бородатое лицо разгладилось, он присел перед парнем:

– Ноги у меня свои, а попугай улетел к домой, в теплые страны… – мальчишка заявил: «На Кубу!». Мужчина кивнул:

– Именно туда… – поднимаясь, он коротко взглянул на женщину:

– Ничего страшного… – одноглазый помолчал, – у меня тоже есть дети, правда, они выросли… – незнакомец затерялся в толпе, осаждающей прилавок забегаловки, а женщина все глядела ему вслед:

– Он из реабилитированных, должно быть. Сразу видно, что осанка у него офицерская… – щеки еще полыхали, – на меня так никто и не смотрел никогда. Непростой он человек…

В кармане тулупа непростого человека лежал просроченный паспорт, выписанный до войны в Новочеркасске на имя Василия Корнеевича Хомутова:

– На железной дороге и не просят документов, – Джон возвращался к станции путевыми задворками, – главное теперь, не попасться на глаза милиции… – на щите с соответствующей надписью он своего фото не обнаружил:

– Но это ничего не значит, – хмуро сказал он Генриху, за обедом в городской чайной, – все равно надо соблюдать осторожность. Вообще, – подхватив погнутой ложкой пяток пельменей, он щедро полил порцию укусом, – борода сильно меняет человека. Правда, от повязки на лице мне никак не избавиться…

Джон перебрался через последние рельсы по дороге на вокзал. Деревянное здание тонуло в морозной дымке:

– В зале ожидания мне лучше не показываться… – герцог сверился с часами. До прибытия транссибирского поезда оставалось минут двадцать.

– Перекантуюсь где-нибудь, как сказал бы Волк, – усмехнулся Джон, – а думать буду в вагоне, под стук колес… – путь до Новосибирска занимал почти сутки, – подумать мне надо о многом. Надо еще купить провизии в дорогу … – закурив, он пошел к привокзальной площади.