Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том четвертый

– Сейчас псы прочешут даже электрички, – угрюмо сказал Волк, – за неделю прошло два нападения на тюремные машины. И в тайники мои заглядывать опасно… – он увозил из Москвы только золото, на текущие расходы, как говорил Максим, небольшой мешочек с ювелирным барахлом, спрятанный в Марьиной Роще. Карту тайников, он, впрочем, помнил наизусть. Оказавшись под Можайском, в относительной безопасности, Волк внес в блокнот чертеж:

– Хотя это ни к чему, – заметил он родне, – я в Россию больше не вернусь, и вряд ли кто-то вернется… – заметив знакомое, упрямое выражение в лазоревых глазах товарища комбрига, Волк оборвал себя. Степана в города, тем более, не пускали:

– Тебя узнают и с бородой, – отрубил Волк, – до войны твои портреты в каждой газете печатали, сталинский сокол. Федор Петрович правильно говорит, ты единственный, кто умеет водить самолеты… – до самолетов от сырых белорусских болот было так же далеко, как до Луны.

– Впрочем, если судить по карте, то мы пять километров, как в Литве… – вскинув голову, Волк следил за тонким серпиком, закатывающимся за ели:

– Хорошо, что я в Витебске нашел очередного пса алчущего… – Волк ходил в города воровать на базарах. В Витебске, в рыночной пивной, он заметил группу солдат, в авиационной форме:

– Товарищ комбриг говорил, что здесь есть аэродром. У них может быть военная карта, что нам пригодится… – карты, продающиеся в газетных ларьках, шли, как выражался Волк, только на подтирку. Рассматривая купленные Волком издания, доктор Судаков только виртуозно матерился, по-русски:

– С тем же успехом можно пользоваться картами времен крестоносцев, – сочно замечал Авраам, – кажется, официальные карты именно с тех времен до нас и дошли… – на картах не отмечали ни военных баз, ни заброшенных деревень, ни сторожек лесников, а именно эти места им и были нужны.

Волк не хотел долго болтаться в Витебске, но нельзя было упускать возможность раздобыть настоящую карту. Отираясь в пивной, он ждал кого-то из авиационных офицеров. Вернувшись в лес, с перевязанными бечевкой листами, Волк, смешливо, сказал:

– Товарищ интендант очень любит мешать пиво с водкой. Деньги он тоже любит. Но теперь, мы, хотя бы, не идем, как слепые котята… – потребовались весна, лето и осень, чтобы, наконец, они добрались до Белоруссии.

Максим отбросил окурок:

– Все позади, то есть почти позади. Мы найдем местных ребят, они проведут нас на хутор пана Юозаса… – хутор лежал в глухих местах, восточнее Каунаса, между городками Йонавой и Укмерге. Волк надеялся, что довоенный знакомец жив:

– Или найдется кто-то из приятелей Авраама. Хотя от здешних евреев никого не осталось, нацисты всех уничтожили… – пока тесть ждал его на лесопилке, Волк ходил в Поставы, на базар.

Авраам и товарищ комбриг сидели в лагере, как называл Волк, старую, прошлого века, сторожку лесника, в самой чаще леса, куда вела тоже дореволюционная гать:

– Товарищ комбриг не говорит о таком, но Констанца еще здесь. Марта и покойный Генрих спасли ее в Пенемюнде, но вот как получилось… – Федор Петрович утешал Степана, уверяя его, что СССР не поднимет руку на Констанцу:

– Они надеются, что твоя жена согласится на них работать, – заметил тесть, – ты меня извини, но ее инициатива вышла, что называется, боком… – Степан пошевелил дрова в костре:

– Она чувствовала себя виноватой, из-за бомбы. Она хотела меня спасти… – Федор отозвался:

– Теперь получается, что моя жена и сын неизвестно где. Впрочем, если бы Констанцу переправили в Британию, дела бы это не изменило… – Федор никому, даже Волку, не упоминал о своих намерениях:

Покурив, они зашлепали дальше, по гати:

– Я поеду в Америку, и добьюсь, чтобы Даллес с Донованом выпустили Анну на свободу. Понятно, что дальше острова ей ездить не позволят, и так до конца дней наших. Петьке скоро два года исполнится, он вовсю бегает, разговаривает… – Федор отгонял острую тоску, давно поселившуюся в сердце:

– И Марта с Уильямом неизвестно где, МГБ могло их расстрелять. Волк в Москве так и не добрался до матушки Матроны. Икона наша там осталась. Хотя пусть лучше образ у матушки будет, чем у Воронова… – он искоса взглянул на зятя:

– Что в Поставах слышно… – за спиной Волка, в брезентовом вещевом мешке, болтался хороший кус замороженного сала, связки сухой рыбы, мука и несколько бутылок самогона. Хлеб они ели редко, Авраам пек на камнях костра лепешки, на бедуинский манер:

– В Поставах отмечали восьмое марта, – угрюмо ответил Волк, – товарищ Сталин поздравляет советских женщин с праздником… – он стиснул застывшую руку в кулак:

– Марте двадцать три года исполнилось, если она жива. Господи, она совсем девчонка, а у нее Уильям на руках, и Теодор-Генрих пропал. Но нельзя терять надежды, Господь нам так не заповедовал… – в Поставах Максим хотел найти работающую церковь, и помолиться за здравие жены и детей.

Он надеялся, что в городке, до войны принадлежавшем Литве, найдется открытый костел или православный храм. Свято-Николаевскую церковь, с голубыми куполами, наглухо заколотили. Костел святого Антония, красного кирпича, стоял заброшенным:

– Синагогу немцы сожгли, а евреев во рвах расстреляли, за городом… – на базаре Волку сказали, что прошлым летом рвы засыпали землей:

– На этом месте мебельную фабрику возведут… – горько подумал Волк, – и никакой таблички не сделают, в память невинно убиенных… – он устроил вещевой мешок удобнее:

– Вообще на базаре шепчутся, что в лесах пошаливают. Здесь рядом и Литва, и Латвия. Но вряд ли партизаны появятся так близко к границе. Хотя никакой границы и нет… – Волк ходил в города с ворованным еще в Можайске паспортом:

– Прошлым летом документ истек. Я сильно рискую, но что же делать? Мы обязаны вырваться из совдепии, обязаны рассказать о Констанце. Я должен отыскать Марту… – на базарном щите, где вывешивали газеты и приказы директора рынка, Волк прочел ориентировку МГБ о собственном розыске:

– Суки, полтора года прошло, а они так и не успокоились. Но в приказе только я, уголовник. О моих политических, так сказать, соратниках, ничего не сообщают… – бревна разъезжались под ногами, Волк заметил:

– Сейчас самая распутица. Зимой легче идти, но мороз мешает. В Панаме, наверное, не так трудно по джунглям бродить… – тесть усмехнулся:

– Меня с канала увезли годовалым ребенком. Но в джунглях, знаешь ли… – Федор, нелепо, взмахнул руками:

– Что за черт, – успел подумать Волк, – когда мы шли к лесопилке, ямы точно не было. Авраам и Степан ее отрыть не могли, зачем им? Значит… – он не носил оружия в города. Купленный на смоленской барахолке охотничий обрез, лежал за пазухой у тестя. Федор Петрович, матерясь, поднимался из густой грязи, на дне ямы. Волк застыл, почувствовав за спиной дуло автомата.