Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том четвертый

– Руки в гору, – потребовал неизвестный голос, на русском, с заметным акцентом, языке:

– Женщина, – удивился Волк, – у них и женщины воюют… – медленно вскинув руки, он увидел тени, за стволами елей:

– Не соврали на базаре. Действительно, вот и партизаны. То есть бандиты, как их называют в газетах… – тесть, оскальзываясь, выбрался наружу. Набычившись, Федор поинтересовался у неизвестной, бледной девушки, в ушанке и обрезанной, без погон, шинели РККА:

– Если бы я ногу сломал, что бы вы сделали… – она окинула Федора неприязненным взглядом:

– Пристрелили бы. Впрочем, мы вас и так расстреляем… – шевельнув немецким автоматом, девушка велела:

– Вперед, и без фокусов. Нас тридцать человек, и никто не любит русских…

– Не сомневаюсь… – выматерившись себе под нос, Федор пристроился к зятю.

Степан, как обычно, поднялся задолго до рассвета.

В низкой сторожке было тепло. За день, возясь с кузеном по скромному хозяйству, они нагревали бревенчатый сруб своим дыханием. Здесь стояла черная печь, дымоход выпустили в единственное, подслеповатое окошко, под крепко срубленной крышей. Спали они на нарах, укрываясь ватником и обрезанным, крестьянским тулупом, с резким запахом овчины.

Сторожка провоняла гарью и потом:

– Но вшей у нас не завелось, спасибо морозу… – Степан поскреб свалявшиеся под треухом, каштановые волосы, – хотя прошлым летом мы все чесались… – наголо бриться было нельзя. Тюремная прическа, как называл ее Волк, могла вызвать подозрения.

Спустив с нар босые ноги, в ватных штанах, Степан, искоса, взглянул на кузена. В сумрачной полутьме обычно хмурое лицо доктора Судакова разгладилось. Он спал, бросив голову на сгиб локтя, натянув на плечи тулуп. Степану даже показалось, что Авраам улыбается:

– Наверное, он об Израиле думает, о семье… – они избегали говорить о родных, но Степан знал, что дочке кузена исполнилось два года:

– Фрида рыжая, как я, как Циона… – улыбался Авраам, – не поверишь, когда малышка родилась, она вся помещалась на моей ладони. Глаза у нее голубенькие, как у Эстер. Ты приедешь в Израиль, поживешь у нас в кибуце, со всеми познакомишься. И Волк обязательно к нам заглянет… – Степан ничего не отвечал.

Каждый раз, видя закат, над лесом, он думал о жене:

– Констанца не побоялась приехать в СССР, понимая, что ее здесь ждет. Она хотела спасти меня, она всем ради меня пожертвовала. Она могла спокойно отправиться в Британию, жить в уединенном месте, писать книги, работать в лаборатории. Она могла получить Нобелевскую премию… – на даче МГБ, в неслышных разговорах с женой, Степан узнал, что она готовит третью монографию:

– Мне пришли в голову кое-какие идеи, – Констанца помедлила, – не касающиеся энергии расщепления атомов. Это теоретическая физика, связанная с элементарными частицами, с общей теорией поля… – она повела рукой, – но предстоит еще много работы… – Степан, одними губами, упомянул о премии. Глаза цвета жженого сахара заледенели:

– Отныне и впредь я не вправе принимать какие бы то ни было премии и призы, – отрезала Констанца, – научная этика такого не позволяет. Не только научная, а и просто человеческая этика… – Степан подумал:

– Она говорила, что на премию ученого номинируют его коллеги. Если ей дадут премию, она откажется, не объясняя причин… – он думал о премии, чтобы избавиться от привычной, горькой тоски:

– Констанца где-то в СССР, а я ее бросаю, бегу отсюда. Надеюсь, что Петя за границей, иначе я и с ним могу больше не увидеться… – Степан не сомневался, что, после его исчезновения, брата начнет искать МГБ:

– Родственники изменника Родины тоже подлежат расстрелу. Петя разведчик, он работает на благо советской страны, но и это не примут во внимание… – Степан убеждал себя, что все случившееся, только перегибы, на местах:

– До войны Ежов творил, что хотел, но потом восторжествовала законность, и невинно арестованных выпустили из лагерей. Рейд в Норвегию был несогласованной инициативой, и товарищ Котов… – Степан морщился, – понесет наказание, за самоуправство… – он знал настоящую фамилию Котова, но отказывался верить, что его брат расстреливал и вешал партизан, уничтожал евреев Европы и СССР.

В разговоре со Степаном, не выдержав, Федор Петрович сорвался на крик:

– Дурак! И я, и Волк тебе говорим одно и то же! Твой брат перебежчик, власовская мразь. Твой Петр на глазах Волка застрелил его товарища, по партизанскому отряду, он убил мою жену, в Лионе, он с эсэсовцами атаковал форт де Жу. Он, в конце концов, обрек свою жену на смерть в Аушвице… – Степан, упрямо, помотал головой:

– Я видел Петю, в Нойенгамме. Он мне все объяснил, он обещал помочь… – Федор Петрович выматерился:

– Ты четыре года на войне провел. Пора поумнеть, дорогой товарищ комбриг… – Петра они больше не обсуждали.

– Я помню его адрес, в Женеве… – присев на корточки, Степан возился с дровами, – когда мы окажемся за границей, я немедленно дам ему телеграмму, – об адресе брата он никому не говорил. Степан надеялся, что Пете удалось выручить Констанцу:

– Случаются чудеса… – подумал он, – может быть, она выбралась из СССР, и ждет меня в Британии. Ворон обрадуется, они с тридцать восьмого года не виделись… – жена снилась Степану почти каждую ночь. Мягкие волосы, цвета палых листьев, пахли гарью. Тускло светилось кольцо, на пальце. Она приподнималась на локте:

– Пока мы вместе, смерти нет, милый. Помни, те, кто мертвы, живы, те, кто живы, мертвы… – теплое дыхание грело его ухо:

– Помни, милый, не забывай… – он не забывал, веря, что Констанца жива:

– Она жива, я ее найду и мы всегда останемся вместе… – по наколотым с вечера дровам забегали огоньки.

Дешевый чай и сахар приносил из городов Волк. Воду они кипятили в двух подобранных в лесу, алюминиевых котелках. Обе посудины Степану были хорошо знакомы:

– Один котелок из РККА, а второй немецкий. Мы похожими в Норвегии пользовались… – вчера они с Авраамом доели суп, из подстреленного глухаря. Кроме обреза, у них имелось старое, начала века, охотничье ружье, тоже купленное на толкучке. Патроны требовалось экономить. Степан ставил силки на дичь, как он привык делать в Норвегии:

– Летом помогала рыбалка, грибы, ягоды… – он потрогал пакет с мукой, – Волк с Федором Петровичем должны сегодня-завтра вернуться. Надо пойти, проверить капканы… – в лесах они соблюдали большую осторожность.

Как, хмуро, сказал Волк, любое ранение для них было смерти подобно:

– Едва мы появимся в больнице, как нас арестуют, прямо в приемном покое… – Авраам коротко усмехнулся:

– Не дотянет никто до больницы, Волк. Здесь все нашпиговано минами и неразорвавшимися снарядами. Это мгновенная смерть, на месте… – Федор Петрович буркнул: