Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том четвертый

– Она порядочная женщина, а не игрушка, как потаскухи Лаврентия Павловича. Я никогда не оскорблю Розу неуважением… – оставалось избавиться от проклятого инвалида. На досуге, Наум Исаакович размышлял, как лучше обставить убийство. Можно было организовать вручение Гольдбергу ордена, от чехов или поляков:

– Они смотрят нам в рот, и выполнят все приказы, но инвалид не дурак. Он не отправится опять на восток, одного раза ему хватило… – Наум Исаакович внес в блокнот запись:

– Французы, итальянцы… – легко соскочив с подоконника, Эйтингон взял карандаш, из бронзового, тяжеловесного письменного прибора:

– При отступлении немцы бросили всю обстановку, но мебель и безделушки, кажется, еще прошлого века… – в сороковом году проклятый изменник Воронов занимался депортациями буржуазного элемента из Литвы:

– Хоть бы он сдох, – пожелал Наум Исаакович, – хотя нет, он может пригодиться, сыграть роль брата… – перед отлетом в Каунас Берия намекнул, что товарищ Сталин недоволен, задержкой в создании бомбы. Несмотря на материалы, переданные Матвеем, физики буксовали. Лаврентий Павлович повертел золотое пенсне:

– Может быть, стоит расшевелить Ворону, дать ей стимул, чтобы она прекратила строчить популярные книжки для юношества и начала заниматься делом… – Эйтингон отозвался:

– Воронов сбежал, а ни с кем другим ее в койку не положишь, и угрозы с ней тоже не работают… – Берия поиграл дорогим паркером:

– Она не только физик, она инженер. Пусть строит гражданские сооружения. Ничего подозрительного, никаких военных проектов. У нас есть конструкторские шарашки… – он широким жестом очертил карту точек ГУЛАГа, на стене:

– Подыщите ей достойное место. Когда она втянется в дело, ей станет все равно, какие цифры ей приносят. Повторится ситуация, создавшаяся в Америке… – Эйтингон отдал распоряжение перевести Ворону на будущее строительство сахалинского тоннеля:

– Убьем двух птиц одним камнем… – он, рассеянно, чертил на листе загогулины, – я часто летаю в Де-Кастри. Ворона окажется под надежным присмотром… – он велел набрать в бюро исключительно арестованных женщин:

– Ворона может сдружиться с кем-то, разговориться с ней. Тогда мы поймем, как доктор Кроу оказалась в Пьюджет-Саунд… – вспомнив холодные, непроницаемые глаза ученого, Эйтингон решил:

– Но вряд ли она кому-то откроется, а пытать ее нельзя… – как следует, изрисовав слово «Италия», Эйтингон хмыкнул:

– Ватиканский орден он примет, несмотря на то, что он еврей. Девочка Кардозо католичка… – об этом сообщила Саломея, – но у нас нет рычагов давления на Ватикан. Франция ближе, туда легче поехать. Но французские ордена у него есть, даже два… – орденская планка инвалида могла поспорить с наградами боевого генерала:

– Однако итальянского нет, – подытожил Эйтингон, – пусть тамошние коммунисты, в правительстве, продавят вручение инвалиду побрякушки. Остальное будет за мной… – сунув блокнот в карман генеральского кителя, он оглядел комнату:

– Петр здесь арестовывал покойного рава Горовица. То есть живого рава Горовица… – как и предполагал Наум Исаакович, сведения о испытании тарелки в Розуэлле, заставили забегать все министерство:

– Как мы забегали, когда К-57 привезла неграмотную бабу из Чили… – Эйтингон лично допрашивал придурка, как он называл индианку. Женщина только повторяла:

– Корабли, много кораблей… – Наум Исаакович удивился, что с ее уродством, на чилийку кто-то польстился:

– Но она родила ребенка, и даже белого. Муж ее погиб, на рыбачьем судне, когда они в шторм попали… – Эйтингон не собирался отправлять дурочку в Де-Кастри:

– Она способна только мыть полы, но мои дочери не должны видеть такое уродство. Впрочем, Лаврентий Павлович велел держать ее под рукой, на случай, если американцы опять пошлют десант в Антарктиду. Она покажет, где видела корабли… – при виде карты индианка растерянно хлопала глазами:

– Придется ее с мальчишкой опять на юг тащить… – чилийку с ребенком держали на закрытой базе, где стояла К-57:

– Лодка ожидает мальчика и Дебору, а ему пока приказали остаться в Америке. Розуэлл для нас важнее. Но письмо о Ягненке он отправил. Посмотрим, удастся ли бывшим боссам его поймать… – Эйтингон, впрочем, и сам не хотел возвращения Матвея на родину:

– То есть хочу, – поправил он себя, – но сначала я должен найти его сына… – дверь приоткрылась. Товарищ Алехнович, робко, поинтересовалась:

– Может быть, кофе, товарищ генерал-майор? Вы не обедали… – девушка покраснела. Наум Исаакович, добродушно, подмигнул ей:

– Вы обо мне заботитесь, как положено комсомолке. Сварите, как я люблю. У нас много дел, после кофе продолжим с приказами… – он послушал стук каблуков, низкий вой кофейной машинки. Итальянский агрегат Наум Исаакович привез из Москвы. Товарищ Алехнович, приданная ему местным МГБ в секретари, быстро обучилась варить крепкий эспрессо:

– Но так, как в Риме, все равно, никто кроме римлян, не сварит. Меня ждет Рим, а Роза станет свободна… – девушка напевала, в передней. Наум Исаакович подумал: «Хорошая из нее жена выйдет».

Аккуратно поставив чашку на серебряный поднос, оглянувшись на дверь, Ядвига смачно плюнула в кофе. Ложечка зазвенела, она улыбнулась, заходя в кабинет: «Пожалуйста, товарищ генерал-майор».

Набрав горсть сырой, тертой картошки, в пожелтевшую, но крепкую марлю, Степан подвесил кулек над облупленной, эмалированной миской.

На кухне затерянного среди болот и лесов хутора, пахло не боеприпасами и запустением, а сытостью и довольством:

– Литовцы тоже ставят русские печи… – он провел ладонью по беленой стене, – и погреб здесь богатый… – в погребе лежали овощи, домашняя солонина, копченое мясо. На стенах висели связки лука и сушеной рыбы. Пани Аудра вздохнула:

– Папа даже коз держал, при оккупации. Ради молока, для детей… – отряд пана Юозаса переправлял на хутор евреев, спасенных из каунасского гетто. Женщин с детьми забирали еврейские партизанские соединения, действовавшие в лесах:

– Погодите, – прервал девушку Авраам, – то есть вы этим занимались, если вы в городе жили. Вы связывались с людьми из гетто, организовывали побеги… – Аудра покраснела:

– Не только я. С ребятами из гетто много людей работало, и литовцы, и белорусы, и поляки… – осенью сорок третьего года гетто ликвидировали, устроив концлагерь, куда свозили евреев со всей Литвы:

– Но мы старались вызволить людей и оттуда, – призналась Аудра, – до лета сорок четвертого года, когда фашисты отправили всех выживших евреев, в Польшу… – заняв Каунас в начале августа сорок четвертого, Красная Армия евреев в городе не нашла:

– Во всей Литве спаслось едва ли пять тысяч человек… – Авраам, невольно, сжал кулаки, – отряд отца Аудры помогал евреям, но таких случаев мало… – он помнил рассказы людей с востока, прибившихся к отряду жены: