Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том четвертый

– В Прибалтике немцы ничего не делали. Все акции проводила местная полиция. И на Украине то же самое случилось… – стоя на кухне хутора, со старомодным, тяжелым ножом, он покосился на кузена Степана:

– Хоть кол ему на голове теши. Когда речь заходит о его брате, он становится упрямей Волка и Теодора, вместе взятых. Ему рассказали о форте де Жу, я говорил о варшавском восстании, о том, что Эстер стреляла в его брата, а он уперся, как баран. Хотя это брат, еще и близнец. Если бы мне сказали, что Эстер, или, например, Циона, работают на русских, я бы тоже не поверил… – Авраам усмехнулся.

Мясорубки на хуторе не завели.

Он резал свинину с салом, для литовских пирожков, цепелинай. В полуоткрытое окно пахло весной. На чистом, с убранным снегом дворе, важно расхаживали гуси, перекликались курицы. Большой скотины здесь не держали. Аудра развела руками:

– Козы сами паслись, им немного надо, а свиньям требуется корм. Птица тоже сама пропитание находит… – бревенчатый, обнесенный стеной хутор возвышался на пологом холме, среди отборных сосен. Вокруг лежали заснеженные, лесистые болота. Старая гать вела к древнему, прошлого века, мосту через быструю, каменистую Ширвинту. Уединенная тропинка шла по берегу реки на запад, к городку Йонава. Оттуда ходил рейсовый автобус до Каунаса.

– Всего лишь тридцать два километра… – Авраам ссыпал мясо в миску, – и еще десяток километров от Йонавы, до моста… – у моста партизаны оборудовали постоянный пост наблюдения, устроив хорошо знакомую Аврааму конструкцию, деревянную платформу, в густых ветвях елей. Гать тоже охраняли. Когда на хуторе появлялись отряды, дозорные пристально следили за дорогой.

По пути на хутор Авраам рассказывал ребятам об опыте подпольной жизни, в горах Польши и Словакии, о диверсиях и нападениях на немецкие базы:

– Йонас молодец… – он успел оценить командира, – хоть он и совсем юноша. Но их борьба обречена на провал, как и действия украинских националистов… – Авраам, конечно, ничего такого бойцам не говорил:

– По глазам понятно, что они намерены сражаться до конца, как мы, на войне. То есть война еще идет… – он вдохнул уютный аромат печного жара:

– Как хочется, наконец, добраться до Израиля… – Авраам помнил дорогу на юг, с закрытыми глазами. Ночами, на Лубянке, и в побеге, он видел, во снах, знакомый бело-голубой флаг, над воротами кибуца Кфар Гилади, на северной границе, у ливанских гор:

– Меня посадят на попутку и тем же днем я буду дома… – Аврааму казалось, что он придет в Кирьят Анавим жарким, томным летним вечером. Он ощущал под ногами камни, на тропинке, ведущей с остановки у шоссе, наверх, к ограде кибуца. Он слышал музыку, из старого радио, в рубке охранников, до него доносились шлепки засаленных карт, по столу. Парни насвистывали, подпевая песенке, вспыхивали огоньки папирос.

Госпожа Эпштейн, в холщовых брюках и просторном фартуке, бралась за гонг:

– К ужину зовут… – Авраам не двигался, – сначала малыши идут, из младшей группы… – он заметил рыжую голову дочки:

– Она вытянулась, ей два года исполнилось. Идет как хорошо, Тикву за руку держит… – Фрида, переваливаясь, спешила за старшей подружкой. Дочка тащила под мышкой деревянную куклу:

– Цила сзади, с другой учительницей, а вот и близнецы… – дети сбегались к столовой, кто-то из пасынков, на ходу, пинал футбольный мяч. Авраам замер:

– Эстер, Эстер… – выйдя из барака, жена, мимолетно, погладила ствол большого, раскидистого грецкого ореха:

– Папа мой посадил это дерево… – сердце заныло, – я дома. Сейчас я побегу к Эстер, поцелую ее. Но сначала я встану на колени… – он почувствовал на губах тепло своей земли.

Очнувшись, Авраам вздрогнул. Кузен забрал у него миску:

– Стучишь ножом по пустой доске, – сварливо сказал Степан, – погоди мечтать, немного осталось. Сейчас надо собраться… – Авраам и сам это знал:

– Нас ждет последний рывок, как говорится… – кузен ловко лепил цепелинай, он ополоснул ладони в старомодном рукомойнике, – но теперь мы получили надежные документы. То есть до первого патруля надежные… – фотографии на хуторе было никак не сделать. Аврааму, не знавшему ни русского, ни литовского языка, достался паспорт с польской фамилией:

– Совсем, как пан Вольский, – он рассматривал серую книжечку, с гербом СССР, – как я понимаю, мы расхаживаем с бумагами мертвых людей… – Йонас кивнул:

– Документы предателей. При казнях мы забираем паспорта, на всякий случай… – Авраам заметил:

– Мы в Польше тоже так делали… – остальные кузены стали русскими. После войны в страну хлынули переселенцы, с востока:

– Якобы ради восстановления промышленности, как пишут в газетах, – презрительно сказала Аудра, – русским надо кого-то ставить на заводы, вместо людей, сосланных в Сибирь. В бывшей Восточной Пруссии вообще одни русские живут, и в Клайпеде тоже… – бывший Мемель, после войны, еще лежал в развалинах.

По словам Йонаса и Аудры, в порт соваться было бесполезно. Клайпеда кишела русскими военными и работниками МГБ. Покуривая у окна, Авраам, искоса, взглянул на кузена:

– Он до войны много раз летал с каунасского военного аэродрома. Максим его спас, организовал так называемый дебош, вывел из-под удара НКВД. По глазам видно, что он себя неловко чувствует. Наверное, думает, что литовцы его оккупантом считают, а ведь попадись он в руки Лубянки, его расстреляют. Хотя нет, его не тронут, из-за Констанцы. И неизвестно, что с Вороновым случилось. О Констанце Степан тоже ничего не знает. Он мучается, бедняга… – в лазоревых глазах кузена поселилась постоянная, глухая тоска:

– Впрочем, у нас всех похожие глаза. Поговорить, с ним, что ли, пока время тихое… – отряд, разделившись на две части, ушел минировать дорогу на Укмерге. По сведениям от местных связников, на этой неделе из Каунаса в городок двигалась военная колонна:

– Йонас и Аудра в Каунас отправились, на встречу с кротом… – литовцы пользовались безукоризненными паспортами. Йонас запретил им высовывать нос с хутора:

– Ходите не дальше моста, – велел командир отряда, – Йонава маленький городок, чужих сразу заметят… – Волк с кузеном Теодором сейчас сидели на платформе, ожидая появления литовцев:

– О кроте, в Девятом Форте, они не говорят, – подумал Авраам, – впрочем, я бы тоже о таком не распространялся. Не могу поверить, всего семь лет прошло, с тех пор, как покойный Аарон отсюда евреев вывозил. Здесь я Регину встретил, ревновал ее к Волку, а она предпочла Наримуне. Кто мог подумать, кто Наримуне работал на русских? Но Степана, на Халхин-Голе, он спасал по велению совести, и по велению совести ставил визы здешним евреям. К русским, он, наверняка, тоже поэтому пришел. Они с Региной совсем немного до конца войны не дожили. Меир вывез их детей из Японии, успел до бомбежки… – они знали и об атомных взрывах, и о трибунале в Нюрнберге. О Максимилиане фон Рабе, впрочем, советские газеты не упоминали: