Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том четвертый

Ядвига жила по чужим документам, изображая литовку, девицу, как сейчас говорили русские, без определенных занятий. Она была связной пани Альдоны, хозяйки галантерейной лавочки, в старом городе. Ядвига передавала партизанам сведения от руководительницы. Альдона привечала спекулянтов, торгуя парижскими духами, шелковым бельем, косметикой и чулками. Немцы покупали у нее подарки, для своих подружек.

Альдона водила Ядвигу на танцы, в кафе «Ягайло», где собирались эсэсовцы и коллаборационисты. Ядвига помнила томный шепот старшей подруги:

– В лето начала русской оккупации я познакомилась с французом… – Альдона усмехнулась, – мы здесь танго танцевали. Я тогда еще продавщицей работала, на аллее Свободы… – женщина, рассеянно, курила, прислушиваясь к болтовне литовских полицейских, за соседним столом, – в общем, милая моя, все, что говорят о французских мужчинах, правда. Максим его звали… – голубые глаза посмотрели вдаль, – он по делам Литву навещал… – Ядвигу приглашали на танцы немецкие офицеры:

Заставив себя собраться, она сняла чехол с машинки:

– От них так же пахло, как от генерал-майора. Хорошим табаком, кофе и кровью. Они приезжали в кафе отсюда, из Девятого Форта, после расстрелов евреев. Он тоже внизу избивает партизан, а потом поднимается в кабинет… – в окне виднелась кирпичная труба. В годы немецкой оккупации, горожане часто замечали черный, жирный дым над крышами крепости. Сейчас голубое, яркое небо, было чистым:

– Но партизан продолжают здесь расстреливают… – звякнула каретка, Ядвига вставила в машинку белый лист бумаги, – здесь убили отца Аудры. И Альдону тоже здесь казнили… – руководительницу Ядвиги арестовали в сорок третьем году. Женщина прятала в городской квартире трех девочек, подростков, переправленных еврейскими подпольщиками из каунасского гетто, на волю:

– Их должны были в забрать в леса, но не успели. Альдона смеялась, что девчонки ей всю помаду извели:

– Сидят, красятся, рассматривают мои довоенные журналы, шепчутся о мальчишках… – весело сказала литовка, – девчонки, они и есть девчонки. Старшей всего пятнадцать лет… – Ядвига подышала:

– Девочек немцы сразу расстреляли, но Альдону еще месяц держали в живых. От нее добивались сведений о партизанах, в гетто, о наших ребятах, в лесу. Она ничего не сказала… – тогда у подпольщиков в крепости тоже сидели кроты:

– Теперь здесь одна я… – Ядвига пыталась справиться с волнением, – мне надо держать себя в руках, от меня зависит успех операции… – на встрече в сумрачном парке, они с русским торопились, но, все равно, расписали весь план, чуть ли не поминутно. Русский уверил Ядвигу, что его пропустят в Девятый Форт:

– Мы старые знакомые с генерал-майором… – в полутьме его лазоревые глаза опасно блестели, – когда ему с КПП сообщат, кто пришел, он обрадуется… – Ядвига начала описывать квартиру, мужчина прервал ее:

– Не беспокойтесь, пани. До войны я навещал апартаменты и знаю расположение комнат. Камин, все еще, работает… – Ядвига кивнула.

Москвич любил тепло. Утром солдат внутренних войск приносил аккуратно сложенную вязанку сосновых, выдержанных дров, и разводил огонь. Ядвига взглянула на веселое, золотистое пламя. Решетку сняли, видимо, во время немецкой оккупации. Генерал-майор махнул рукой: «Детей здесь нет, ничего страшного».

Поднявшись, Ядвига прошлась по начищенным, дубовым половицам:

– Дома тоже стоял камин стоял, у решетки мама положила тканые коврики. Зимними вечерами мы садились с папой у огня, он рассказывал о родине… – девушка, незаметно, сжала пальцы:

– Русские ничего не узнают. Я родилась в деревне, в белорусской семье. В буржуазной Литве белорусы были угнетенным меньшинством… – Ядвига родилась в пригороде Мариамполя. Ее родители преподавали в местной школе. Девушка и ее брат закончили городскую гимназию:

– Они ничего не найдут, – повторила себе Ядвига, – мамы, папы и Кастуся больше нет. Документы уничтожены, русские ни о чем не догадаются… – после разгрома большевиками Слуцкого восстания, в январе двадцать первого года, родители Ядвиги бежали на север, в Литву:

– Папа командовал батальоном, мама была медицинской сестрой… – девушка тяжело вздохнула, – она тогда Кастуся ждала… – брат Ядвиги родился в Литве. Через год появилась на свет и сама девушка. Она выросла в доме, где, в гостиной, висел красно-белый, потрепанный флаг, с вышитой надписью: «Тем, что пошли умирать, чтобы жила Отчизна».

Ядвига вернулась за стол:

– Папа и мама были эсерами. Они знали все руководство партии, тех, кого русские расстреляли, в тридцатых годах, тех, кто сейчас живет в эмиграции… – Ядвига, много раз, просила руководителей литовских партизан отпустить ее сражаться, на юг:

– В Белоруссии, как и на Украине, тоже идет борьба, против советской власти. Но я нужнее здесь, оккупанты мне доверяют… – покидая Белоруссию, родители Ядвиги увезли документы погибших в боях соратников:

– Не Алехнович, – подумала девушка, – а Калиновская. Кастуся назвали в честь героя, отдавшего жизнь, за нашу свободу. Ладно, – напомнила она себе, – надо заняться делом… – визитер появлялся на проходной в три часа дня:

– Надеюсь, у генерал-майора не случится никаких срочных вызовов, – пожелала Ядвига, – а я отправлюсь в столовую, якобы за чаем. Им никто не помешает… – пользуясь ножом, Ядвига должна была испортить замок, на тяжелых дверях апартаментов:

– Дверь я захлопну, я всегда так делаю. Москвич не расстается с пистолетом, но русский обещал, что никакой пальбы не будет… – кроме замка, девушке поручили перерезать провод звонка, ведущего в комнату охраны, напротив входа в квартиру. Апартаменты генерал-майора охранял вооруженный наряд бойцов МГБ:

– Русский приведет себя в порядок, и выйдет отсюда… – Ядвига взглянула в сторону дверей, в спальню и ванную москвича, – я в это время буду пить чай в буфете. Никто, ничего не заподозрит… – вынув из ящика нож, встав на колени, она зашарила под столешницей, где проложили провод.

Горячая вода хлестала по чистой, выложенной метлахской плиткой стене.

Приехав в Каунас, Наум Исаакович, с удовольствием, обнаружил в подвалах Девятого Форта, офицерскую баню, с дежурным бойцом внутренних войск. Расторопный сержант хозяйственной части гладил рубашки и чистил мундиры офицеров. Эйтингон, впрочем, никогда не допрашивал арестованных бандитов в кителе. Он усмехался:

– Заключенные понимают, что перед ними офицер МГБ. Пусть следователи, канцеляристы, сидят в кителях. При разговоре по душам, форма только мешает… – к Розе он тоже никогда не прилетал в мундире:

– Нет нужды. Вилла, наше гнездышко, уединенный уголок, как в романах. Девочки растут, не надо им знать, чем я занимаюсь… – Наум Исаакович любил играть с малышками: