Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том четвертый

– Два и два… – Максим достал из кармана ватника «Беломор», – два здесь, и два у аэродрома… – машину, стоявшую у Девятого Форта, загнали в небольшой лесок. Для второго грузовика подыскали заброшенный, с провалившейся крышей, деревенский амбар, на перекрестке дорог, ведущих к аэропорту.

Волк разложил на приборной доске довоенную, буржуазную карту города:

– Придется нам миновать мост, Федор Петрович… – заметил он тестю, – сдается мне, что псы догадаются, куда мы хотим отправиться. Как бы они мосты не перекрыли… – тесть порылся в смятой пачке папирос:

– Вряд ли, дорогой Волк. Они понятия не имеют, что у нас есть летчик, а без летчика, зачем нам нужен аэродром? Южная дорога ведет к Вильнюсу, к белорусской границе. По их расчетам… – он махнул в сторону крыш Девятого Форта, – мы рванем либо на север, к морю, либо уйдем на восток, обратно в леса… – даже без бинокля они хорошо видели на дороге знакомую, высокую фигуру.

Петр Арсеньевич Воронцов-Вельяминов шел в Девятый Форт пешком, от ближайшей остановки пригородного автобуса. Попуток на здешнем шоссе ждать не приходилось:

– Все верно, – заметил Максим на совещании, – здесь не запад, машин в прокат не дают, а городские такси, вернее, десяток машин, что у вокзала дежурят, в Форт не возят. То есть возят, но только до остановки. Он приехал на машине, и проделал три километра пешком. Пусть у него будут грязные ботинки, так достоверней… – у черепичных крыш форта, в ясном, весеннем небе, перекликались птицы. Над кирпичной трубой поднимался легкий дымок:

– Котельная работает, – тесть пожевал папиросу, – они трупы не сжигают, как нацисты. Они по ночам людей хоронят. Аудра говорила, что тела вывозят грузовиками, сбрасывают во рвы, на полях… – Максим кивнул:

– Словно в Москве, в Бутово. Построят на этом месте дома, или фабрики, и все забудется. Как забудется то, что нацисты с евреями делали… – Федор Петрович помотал рыжеволосой, поседевшей головой:

– Не забудется, евреи не позволят. Это у нас земля трупами усеяна, с гражданской войны, а мы даже имен погибших не помним… – он подумал о заброшенном кладбище, в Зерентуе:

– Никто не знал, где стояла могила моих предков. Петр Федорович, декабрист, в советских учебниках упоминается, я сам видел. Но местные только руками разводили. На кладбище самый бой случился, Горский потом велел там пленных белоказаков расстрелять. Сбросили тела в ямы, и засыпали землей… – у входа на кладбище возвышался гранитный обелиск, в память о красных партизанах:

– Я хотел сделать мемориал, восстановить церковь, – горько усмехнулся Федор, – понятно, что все мои здешние проекты останутся на бумаге. Усатый, правда, возведет высотки, на костях расстрелянных и замученных людей. Вряд ли Петьку сюда пустят, когда он вырастет. Он по-русски будет говорить, но с таким отцом, не говоря о матери, путь в СССР для него навсегда закрыт. Ничего, есть фотографии, мы с Анной ему расскажем и о России, и о нас самих. Все расскажем, ничего не утаим… – подумав о кладбищах, Федор буркнул:

– Ты о Мюллере говорил, Максим Михайлович, но никто не поверит, что Марта его застрелила, еще и на бывшем еврейском кладбище. Она молодец, но узнав о таком, союзники ее измучают допросами. Когда мы ее найдем, конечно… – добавил Федор. Зять вскинул бровь:

– Как будто я собираюсь кому-то все рассказывать, Федор Петрович. Пусть считают, что он пропал без вести… – Волк взглянул на трофейный, стальной хронометр. Половина СССР носила такие часы, ничего подозрительного в них не было. Под браслетом виднелись старые, синеватые очертания головы зверя:

– Марта любила целовать это место… – сердце трепыхнулось, заныло, – она смеялась, что еще в тридцать шестом году, в метро, меня приметила… – Марта снилась ему почти каждую ночь. Он утыкался губами в теплое плечо, чувствуя под рукой маленькую, нежную грудь. Она прижималась к нему, позевывая, устраиваясь удобнее:

– Она сопит, как ребенок… – окурок папиросы жег пальцы, – она сразу засыпает, словно дитя. Говоришь с ней, потом смотришь, а она дремлет. Я ее целовал ее ресницы, шептал ей, что люблю, всегда буду любить. Всегда, пока мы живы. Как пусто без нее, одиноко… – Максим вздрогнул.

Забрав у него «Беломор», тесть выбросил окурок:

– Прошло двадцать минут… – без пяти три Петр Арсеньевич стоял на КПП Девятого Форта, – а если у Эйтингона не выдержат нервы, если он решит полковника отправить в подвал… – Максим почесал белокурый висок:

– Во-первых, Степана еще должны обыскать. Хотя пусть обыскивают, у него и гвоздя при себе нет. Во-вторых, Степан, то есть Петр Арсеньевич не с пустыми руками пришел, а с предложением, так сказать… – по легенде, бывший работник НКВД появился в СССР тайно, в поисках сына:

– Эйтингон думает, что Уильям, ребенок Петра, – заметил Волк, – о связи покойного Виллема и Тони в СССР никто не знает. Петр Арсеньевич пересек Балтийское море, хотел добраться до Москвы, но увидел имя Эйтингона, в газетах… – в каунасских газетах, действительно, напечатали статьи о доблестной борьбе сил МГБ с засевшими в лесах бандитами:

– Увидел, и пришел, – подытожил Волк, – Девятый Форт ему знаком, он подвизался в Литве до войны. Он предложит сведения о беглых нацистах, в обмен на Володю… – Максим поднес к глазам бинокль:

– Пока вроде все тихо… – у приоткрытой калитки, в железных воротах КПП, расхаживали два солдата внутренних войск, в зимней форме. Птицы вспорхнули с крыши комендантской пристройки, Федор Петрович нахмурился:

– Слышал ты… – Волк отчетливо, разобрал глухой хлопок выстрела:

– Черт, черт, у кого-то сдали нервы. Надо успеть, пока они не захлопнули ворота… – он крикнул в окошечко, в стенке кабины:

– Оружие к бою, открыть задние двери… – грузовик взревел, тесть заорал:

– Волк, не будь дураком, это самоубийство… – Максим вспомнил тоску, в лазоревых глазах полковника Воронова:

– Он говорил, пока они с Констанцей вместе, смерти нет. Так же и у меня, с Мартой. Пока есть любовь, нет смерти, и быть ее не может… – выжимая газ, он отозвался:

– Не в первый раз, Федор Петрович. Давайте гранаты, они пригодятся… – в ногах у тестя лежала целая связка:

– В Париже Мишель взрывал ворота тюрьмы, – вспомнил Федор, – он думал, что немцы держали там Лауру. Он бы ради нее куда угодно пошел, хоть в преисподнюю. Как и я, ради Аннет, ради Тео, ради Анны… – в голубых глазах зятя играл веселый огонек:

– Матушка мне велела ничего, никогда не бояться. Я и не боюсь… – выскочив из перелеска, ЗИС помчался прямо на ворота КПП.

На отполированных, дубовых половицах лежал луч яркого, весеннего солнца. Приятно потрескивали дрова в камине. Краем глаза Эйтингон заметил что-то красное, у тяжеловесной ножки письменного стола, с прикрытой дерматиновым чехлом, пишущей машинкой. С восьмого марта прошла неделя, но фальшивая товарищ Алехнович еще не выкинула букет от отдела кадров МГБ Литвы.