Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том четвертый

– В его положении, в Вашингтоне, такое опасно. Его дама сердца, наверное, замужем… – Меир закрыл глаза:

– Не обманывай себя. Мэтью не встречался бы с бруклинской домохозяйкой. Он с восторгом говорил о кинозвездах, покупал светские журналы… – он помнил безукоризненную, парадную форму кузена, на обеде в ресторане Вилларда:

– Он танцевал с Иреной. Он отлично воспитан, привык к роскоши, вырос в богатстве. Потом их семья все потеряла. Мэтью выходил из-за столика, якобы для телефонного разговора. В номере Кривицкого я нашел светлые волосы. Мэтью навещал Мурманск, он поехал в Тегеран… – натренированным слухом, Меир уловил шум автомобиля.

По площади метнулись лучи фар, такси притормозило у главного входа в библиотеку. Стрелка его дешевых, купленных в хасидской лавочке, часов, показывала без одной минуты пять:

– Второго такси нет, – Меир прижался к мокрому граниту арки, – как я и предполагал, за ним не следят… – он вспомнил Ставело:

– Надо было вылезти из окопа, с гранатами, и побежать навстречу немецким танкам. Я не раздумывал, за спиной оставались мои солдаты, армия моей страны. Моей страны, объявившей меня шпионом… – Меир отбросил окурок:

– Нечего думать, нечего обижаться. Потом мы все расставим по местам. Героев мы назовем героями, а предателей, предателями. Пока делай что должно, и будь, что будет… – кузен носил штатское пальто, портфеля у него Меир не заметил.

Генерал потянул на себя тяжелую дверь. Подождав, пока Мэтью скроется внутри, Меир быстро пошел к белокаменным ступеням.

Кофе в библиотеке подавали скверный, сделанный из порошка, сдобренный сухим молоком и сахаром.

Мисс Ривка, позевывая, просматривала New York Times. Ее подружка, секретарша из зубоврачебной практики, должна была появиться в четверть шестого. Девушки ехали на Манхэттен, на вечернее чтение Свитка Эстер, в роскошное, в мавританском стиле, здание Центральной Синагоги, на Лексингтон-авеню.

Мисс Гольдблат не собиралась провести жизнь в трех комнатках, рядом с пуэрториканской лавкой. Студенткой, она тоже бегала в богатые синагоги на Манхэттене:

– Но тогда все мужчины служили в армии, – она подперла щеку рукой, – в городе оставались одни женатые, и старики… – мисс Ривка посещала манхэттенские синагоги, надеясь на встречу с обеспеченным человеком, юристом, или банкиром:

Она, аккуратно, разгладила на коленях свое лучшее платье, тонкого кашемира:

– Мне двадцать пять лет, пора ставить хупу… – мисс Гольдблат не хотела становиться женой бухгалтера из Бруклина. Девушка не видела смысла в обмене трех тесных комнаток, на другие три, тоже тесные:

– И вообще, на работе мне никто не нравится. С ними не о чем поговорить, в газетах они читают только спортивные страницы… – она решила спросить мнения Рут о мистере Фельдблюме:

– Я за него замуж не выйду, он беженец, без гроша в кармане, да еще и вдовец, но глаза у него красивые… – глаза были большие, серо-синие, в длинных ресницах. В конторе Фельдблюм вел себя тихо, и не упоминал о войне:

– Ему нечего рассказывать, – хмыкнула Ривка, – наверняка, он прятался с женой, где-нибудь в подвале, в Польше. Он не сражался с немцами, он не герой, как наши ребята, в армии, или еврейские партизаны… – беженцы из Европы, заполнившие Бруклин, словоохотливостью не отличались.

В конторской столовой мистер Фельдблюм тихо жевал домашний ланч, из бумажного пакета. Нацедив стакан кипятка, хасид размешивал кофе, из упаковки с кошерной печатью, и возвращался на рабочее место:

– Рут он по душе не придется, – решила Ривка, – она любит высоких мужчин. Фельдблюм меня ниже, и вообще, он хлипкий. Но улыбка у него приятная… – девушка поправила брошку с жемчугом, на воротнике платья.

Она успела забежать домой и переодеться. Мать пыталась усадить ее за праздничный обед. Ривка не собиралась наедаться куриным супом с пельменями, и цимесом, из морковки. Девушка закатила глаза:

– Мама, в синагоге подадут закуски, сладости, уши Амана… – мать сунула в ее сумочку сверток:

– Все равно. В подземке пожуешь, ты на весь вечер уезжаешь… – Ривка насадила на черные кудри зимнюю шляпку:

– Надеюсь, там не курица, как в мои студенческие годы… – за время обучения сумка девушки пропахла домашней едой. Мать не признавала дешевых столовых:

Миссис Гольдблат снабжала дочь даже супом, в стальном термосе:

– В забегаловках ты только желудок себе испортишь. Сядешь, и поешь, как человек… – порывшись в сумочке, Ривка, от скуки, сгрызла печенье.

В газете писали, что президент Трумэн, на следующей неделе, выступит перед Конгрессом:

– Америка должна противостоять экспансии коммунистов на Балканах… – в Греции пока шла гражданская война. Ривка пролистывала такие статьи. Мужчинам больше нравились девушки, разговаривающие об искусстве, или литературе. Она просмотрела список книжных новинок:

– Можно что-нибудь взять почитать, прямо сейчас… – путь на Манхэттен и с Манхэттена был долгим. Подруга Ривки готовилась поступить в сестринский колледж. Она, наверняка, приехала бы с учебником:

– Рут в подземке уткнет нос в книжку. Она всегда с докторами кокетничает… – обе девушки хотели получить кольцо на палец, и осесть в уютном доме, на Лонг-Айленде, после хупы и банкета в кошерном отеле:

– Женщина все равно никогда не станет партнером, в бухгалтерской практике, не получит звание судьи, или университетского профессора… – Ривка встречала статьи о женщинах с докторатами. Судя по фото, все они, как на подбор, отличались редкостной невзрачностью:

– Во время войны женщины работали, заменяли мужей, но сейчас пора возвращаться к домашним очагам… – свернув газету, она вытащила из сумочки читательский билет. Ривка решила взять «Жемчужину» мистера Стейнбека:

– Хотя он очень грустно пишет. Вспомнить, хотя бы, «Консервный ряд», или «Гроздья гнева». Но Стейнбек, серьезная литература, а не детективы или дамские романы… – старшая миссис Гольдблат покупала дешевые книжки, в бумажных обложках. Томики продавали за несколько центов, в газетных ларьках. Ривка такие повести тоже читала, но только дома:

– Надо производить хорошее впечатление на мужчин. Пусть я живу в Бруклине, но у меня есть диплом, и я даже, немного, говорю по-французски… – на идиш в семье Гольдблат объяснялись только бабушка и дедушка, в прошлом веке приехавшие в Нью-Йорк из черты оседлости:

– Мама и папа родились в Америке, – девушка вздернула голову, – мы не какие-нибудь хасиды, мы американцы… – подхватив сумочку, накинув пальто с канадской норкой, она замерла.

Сквозь высокие двери Ривка заметила мистера Фельдблюма:

– Должно быть, он хочет зайти в библиотеку и не знает, как. У ступеней турникет, он никогда не видел такой конструкции… – Ривка оглядела столики кафе: