Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том второй

– Петр Арсеньевич вернется, прямо к готовому сыну, так сказать… – он вывернул с набережной на узкую улицу, – надо еще подумать, как назвать мальчика… – Макс не сомневался, что получит племянника:

– У Адольфа компания появится, товарищ по играм. Он говорит, что ждет братика… – Адольфу он тоже вез сладости, в отдельном пакете.

Заснеженные вершины гор, на севере, скрывались в почти непроницаемом тумане, под колесами джипа чавкала густая грязь, разъезженной дороги. Включив дворники, покуривая, Макс засвистел «Хорста Весселя». Взобравшись на голый холм, покрытый пожухлой травой, джип пропал в серой, плотной дымке.

Из окна комнаты виднелись заснеженные, острые вершины гор.

Свинцовая вода озера топорщилась под ветром, мотались голые ветви низких деревьев. Валуны на небольшом пляже поросли зеленым, влажным мхом. Мерно тикали часы черного дерева, шварцвальдской работы, с кукушкой. Стрелка двигалась к полудню, но на дворе царил сумрак, из-за низких, набухших дождем туч. С утра зарядила морось, но Эмма, все равно, надев на племянника дождевик и крепкие сапожки, вывела его на берег. По мелкой воде носился щенок.

Собаку старший брат привез из Ушуайи, в июле, на заднем сиденье джипа. Теодор-Генрих всплеснул ручками:

– Песик! Дядя Макс, мой песик… – крепкий щенок, с рыжеватой шерстью, бросился лизать щеки мальчику. Пса назвали Аттилой. Теодор-Генрих спал с ним в одной кровати, трогательно обнимая собаку за шею. Брат, небрежно, сказал:

– Называется фила, бразильская порода. Их выводили на плантациях, для розыска беглых рабов… – Эмма незаметно передернулась, – они отлично чувствуют запах крови, идут по следу, удерживают раба до прибытия надсмотрщиков. Они преданы хозяину, его семье… – Макс потрепал мягкие уши щенка, – наш пес всегда защитит Адольфа… – собака лизнула брату руку. Он добавил:

– Я купил еще полсотни псов, на разведение. Поселю их в вольере, на острове… – собак привезли на машинах из Ушуайи, в конце зимы. С берега был хорошо виден гористый островок, на озере. У тамошнего причала покачивались моторные лодки.

Теодор-Генрих и Аттила бегали наперегонки, Эмма куталась в шубку, серого меха:

– Эсэсовцы туда ездят, каждый день, как на работу… – утром от гостиничной пристани отходили катера, – и Макс остров навещает… – она заметила очертания построек, среди скал, но на остров Эмме хода не было.

Брат поселил ее с Теодором-Генрихом под рукой, как говорил Макс, в личном коттедже, неподалеку от гостиницы. Шестиэтажное здание, постепенно, перестраивали. Эмма взглянула на леса:

– Не зря они сюда полк СС притащили. Есть кому заняться ремонтом, и охранниками все вокруг кишит… – первым делом брат распорядился возвести вокруг участка трехметровую ограду, с постом охраны и железными, мощными воротами.

Эмму, разумеется, за территорию никто не пускал. Максимилиан показал ей фотографию:

– Добро пожаловать на курорт Орлиное Гнездо, желаем приятного отдыха… – брат улыбался, тонкими губами:

– Даже если забредет чужак, что маловероятно, ничего подозрительного он не увидит. Мы охраняем покой постояльцев, место здесь уединенное… – место оказалось настолько уединенным, что Эмма, иногда, горько думала:

– Словно мы на Луне. Нет почты, нет телефона и телеграфа… – брат пользовался связью, приезжая в Ушуайю:

– Я поставлю в комплексе местный коммутатор, – пообещал Макс, – для наших целей полезно иметь внутренний телефон… – Эмма понятия не имела, о каких целях он говорит.

Подняв голову, девушка посмотрела на зеркальные окна верхнего этажа гостиницы. Комнаты опоясывала терраса, на черепичной крыше, под дождем, копошились рабочие:

– То есть эсэсовцы, – угрюмо поправила себя Эмма, – здесь больше никого нет. То есть, наверное, нет… – она пожалела, что ей никак не добраться до бинокля. От берега островок отделяли два километра ледяной, неспокойной воды. Эмма не знала, зачем туда ездят эсэсовцы, что за постройки навещает брат:

– Доктора тоже туда отправляются, – вспомнила она, – а Максимилиан, кажется, свой кабинет на шестом этаже гостиницы делает… – брат показал ей планы огромного помещения. Он сносил стены, устраивая залитое светом пространство:

– Словно у фюрера, в Бертехсгадене… – Макс помолчал, – у нас появится свое орлиное гнездо… – курорт назвали именно так.

– Гиммлер должен был в кабинете обосноваться… – мстительно подумала Эмма, – но Гиммлер сдох… – новостей о самоубийстве начальника брат от нее не скрыл, а больше она ничего не знала:

– Хоть бы и проклятая мокрица тоже сдохла… – зло пожелала Эмма, – хотя Максимилиан говорит, что с ним все в порядке… – по заверениям брата, муж выполнял поручения фюрера и партии:

– Дохлого фюрера и несуществующей партии… – Эмма сидела в покойном кресле, с вышиванием, Теодор-Генрих дремал, под индейским одеялом, на покрытой шкурами лам кушетке. Аттила, раскинувшись на ковре, посапывал, положив нос на туфлю Эммы.

Пальцы с иголкой заколебались над пяльцами, черным прусским орлом, со свастикой, готическими буквами: «Gott Mitt Uns».

– Я ничего не знаю… – горько поняла Эмма, – не знаю, где Лаура, что случилось с Мартой, где Джон… – рука легла на медвежий клык, под воротником строгого, просторного платья. Эмма потребовала вещь назад, едва оказавшись в Патагонии:

– Безделушка мне дорога, как память… – голубые глаза, холодно, взглянули, на Макса, – доктора велели меня не волновать… – всю дорогу в Южную Америку, на подводной лодке, Эмма разыгрывала грусть и отчаяние. Врачам она объясняла, что беспокоится за мужа. Услышав просьбу, Максимилиан покривился, но клык принес:

– Картины из галереи он здесь не держит… – Эмма почувствовала движение ребенка, – климат у озера неподходящий. Он сокровища дальше отправил, но алмаз при нем. Ворованный алмаз… – брат носил кольцо на цепочке, под рубашкой. Эмма видела и эскиз, неизвестного мастера. Она подозревала, что в гостинице брат оборудовал укрепленное хранилище:

– Или на острове они себе сейфы поставили… – несмотря на гибель фюрера и Гиммлера, на исчезновение НСДАП, брат вел себя, как ни в чем не бывало. В «Орлином гнезде» проводили воинскую учебу, и партийные собрания, с изучением «Майн Кампф». Эмма, разумеется, туда не ходила.

– Кроме меня, здесь вообще ни одной женщины нет… – тоскливо, подумала она, – то есть, наверное, нет… – ее беспокоил остров, куда ездили врачи.

Считалось, что Эмма занимается испанским языком, ведет хозяйство группенфюрера фон Рабе, заботится о племяннике и ждет мужа, выполняющего задания партии. Максимилиан объяснил сослуживцам, что его невестка погибла, в осажденном Берлине: