Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том второй

– Мамочка, зачем ты меня убила… – ночами Лаура прислушивалась к далекому шуму двигателей лодки, к шагам по коридору. Иллюминатора в каюте не было, но Лаура знала, что ребенок снаружи. Она улавливала шуршание, скрип, за бортом, до нее доносился жалобный голос:

– Мамочка, пусти меня. Открой мне, пожалуйста. Мамочка, мамочка… – сын плакал, в ледяной толще океанской воды.

Он продолжил плакать и здесь:

– Мы в южных широтах, – Лаура прислушивалась к реву ветра, за каменными стенами строения, – судя по погоде, мы сюда прибыли в конце зимы. Сейчас сентябрь. Война, скорее всего, весной закончилась. И японцы, наверное, сдались. Наримуне не расскажет мальчику об мне. То есть он объяснит, что я умерла. Нельзя такого позволять, я должна увидеть сына. Папа должен знать, что у него есть внук. Он и так думает, что меня потерял, остался один… – Лаура не знала, что случится дальше:

– Мишель со мной не останется. Но я не скрою от него случившегося в Нойенгамме… – за шумом ветра, плеском волн, Лаура продолжала улавливать детский плач, – хотя он и отвернется от меня, узнав, что я убила наше дитя… – кроме беспрестанного движения губ, Лаура, в одиночестве, опять стала водить ладонями по стене. Ей казалось, что так она лучше слышит мальчика. Ночами он плакал в голове:

– Мама, мамочка! Пусти меня, пусти… – поднимаясь с койки, Лаура прокрадывалась к стене, ощупывая ее пальцами. После долгих поисков, она обнаружила неплотно прилегающий кирпич.

– Здесь какое-то окошечко, – обрадовалась женщина, – его заделали… – за стеной комнаты оказался медицинский кабинет, куда Лауру водили на осмотры. Персонал был ей незнаком. Ни Отто фон Рабе, ни врачей из Нойенгамме или Равенсбрюка она пока не встретила.

– Может быть, они все погибли… – мстительно думала Лаура, покорно глотая очередные пилюли, – пусть они вечно горят в аду… – холодный голос напоминал ей:

– Ты тоже будешь корчиться в пламени, убийца невинной души… – Лаура сжимала зубы:

– Он умер некрещеным, он не попадет в царство Божье. Но если он отродье семени дьявола, то я все правильно сделала… – она трясла головой, стараясь избавиться от назойливого шепота:

– Убийца, убийца… – при врачах Лаура вела себя разумно. Она не терла ладонями по стене и не бормотала себе под нос.

– Мне надо обмануть фон Рабе, выбраться отсюда, спасти Мишеля… – оружие Лауре удалось украсть на одном из осмотров. Видимо, по нерасторопности, на столике, рядом с кушеткой, оставили стальной контейнер с инструментами. Врач отвернулся, чтобы занести данные в старую, времен Равенсбрюка, папку Лауры. Скальпель легко лег в ее ладонь.

Лаура использовала лезвие, чтобы расширить швы, в заделанном кирпичами окошечке. Теперь она могла слышать и видеть все, что происходило в кабинете. В двери ее палаты глазка не сделали, она не беспокоилась, зная, что за ней не следят. Уверенный голос, из-за стены, сказал:

– Вообще это амбулаторное вмешательство, партайгеноссе фон Рабе. Больной через два дня готов… – врач рассмеялся, – выполнять свои функции… – спрятав скальпель под матрац, Лаура припала к щели между кирпичами. Фон Рабе и знакомый Лауре доктор, в белом халате и эсэсовском мундире, вертели туда-сюда невысокую девушку, с перевязанной головой. Она не сопротивлялась, только стояла, подняв вверх руки.

Доктор подтолкнул ее к кушетке: «Садись». Девушка послушно сложила руки на коленях, уставившись вдаль. В голубых, туманных глазах царила пустота:

– Лоботомию первым провел португалец, доктор Мониш, до войны… – заметил врач:

– Очень многообещающая процедура. Пациент успокаивается, появляется возможность управлять его поведением… – рука эсэсовца скользнула за ворот тюремного, серого в полоску платья девушки. Она даже не пошевелилась:

– Но это потом… – заметил доктор, – в общем, если вы довольны результатом, то мы можем оперировать остальную группу… – Лаура отпрянула от щели: «Надо бежать, немедленно».

К вечеру полил сильный, холодный дождь.

Максимилиан велел солдатам СС разжечь камин, в гостиной особняка. Коттеджи строились для обеспеченных гостей. Просторные комнаты отделали в местном стиле, со стенами, серого камня и деревянными балками. Протянув ноги к огню, изучая бумаги, группенфюрер слушал Моцарта, из-за стены. Сестра играла племяннику «Маленькую ночную серенаду».

Максимилиан широко зевнул:

– Марта тоже Моцарта любила. Правильно, пусть Адольф и будущий племянник с детства знают о гениях арийского духа… – комнату для малышей пока ремонтировали. Максимилиан собирался повесить там большой портрет фюрера. На складах бывшей гостиницы хранили картины, одобренных рейхом художников, ящики с томами «Майн Кампф», и даже несколько кабинетных роялей. Бехштейновский инструмент, черного лака, Максимилиан забрал в коттедж, для сестры и Цецилии.

Туше Эммы напомнило ему о квартире, на набережной Дуная, об огоньках свечей, игравших в рыжих локонах девушки:

– Она меня не забудет… – сказал себе Макс, – у нас девочка, дочка. Я говорил, что хочу назвать малышку Фредерикой, в честь мамы. Цецилия меня любит, ждет меня… – он устало закрыл глаза. Максу пока не хотелось вчитываться в рапорты врачей, о будущих операциях, не хотелось проверять отчеты, из швейцарского банка.

Бумаги аккуратно пересылал в Буэнос-Айрес адвокат Макса, из Цюриха. За безопасным, столичным ящиком группенфюрера следил надежный человек, из местных немцев. Он отправлял телеграммы и конверты Максу, в Ушуайю.

– Он даже Рихтеров помнит, – хмыкнул Макс, – обедал у них, в тридцать пятом году… – немец долго рассказывал Максу, какими верными слугами фюрера были безвременно погибшие родители Марты:

– Марта пропала… – Макс зевнул, – должно быть, русские ее изнасиловали, и застрелили в метро. Она гниет где-то под Шпрее, дура… – Макс навестил столицу Аргентины приватным образом. Группенфюрер снял неприметную квартиру, для приема товарищей, которых переправляли в Южную Америку через Италию и Пиренейский полуостров. В сонной Ушуайе каждый человек был на виду. Максимилиан не хотел привлекать ненужное внимание к Орлиному Гнезду, постоянно болтаясь в городке.

После завершения работ на последнем плацдарме он велел Каммлеру перегнать подводные лодки в уединенную бухту, на восточном побережье Огненной Земли. От озера до залива тоже лежало каких-то полсотни километров. Макс намеревался нанять индейцев и заказать, из Буэнос-Айреса, технику для строительства дороги:

– Если в Ушуайе кто-нибудь начнет задавать вопросы, мы объясним, что устраиваем порт, для яхтенных прогулок и рыбной ловли, – хмыкнул Макс:

– Огибать остров опасно. Ветра в здешних проливах не пощадят небольших суденышек… – пока жители Орлиного Гнезда ни у кого подозрения не вызывали. Сеньор Ланге лично привез в полицию Ушуайи стопку безукоризненных паспортов работников. На стройке трудились уроженцы соседнего Чили и Парагвая, выходцы с севера, из Коста-Рики и Сальвадора, граждане Испании. Все документы были подлинными. Мастера в концлагерях переклеили фото, снабдив их нужными штампами. По просьбе Макса, мальчишке тоже оборудовали рабочее место, в его южном уединении.