Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том второй

Последние несколько часов Эмма, все время, улыбалась.

Она не думала о боли, да и боль давно ушла. Маленькая комнатка, с узкой койкой теперь казалась девушке дворцом. Сладко пахло молоком, ей принесли походную печурку. Брат привез на катере кашемировые пледы, и печенье, с гостиничной кухни. Ей заварили чая. Эмма полусидела, опираясь на подушки, не отрывая взгляда от своих рук.

Она пропустила мимо ушей рассуждения докторов о крепком, арийском ребенке, и не даже не позволила Максу взять племянника. Брат не настаивал:

– Конечно, пусть остается с тобой. Наш Отто отличный малыш… – Максимилиан ласково коснулся белокурой головы мальчика, прикрытой пеленкой:

– Лежи, корми, отдыхай, моя милая. Твой муж обрадуется. К его возвращению мальчик совсем окрепнет… – сын, по уверениям врачей, и так родился здоровым.

– На неделю раньше, ваша светлость, – заметил один из докторов, – но такое значения не имеет. Весом он больше трех килограмм… – Эмма помнила громкий, требовательный крик. Ребенок вертел мокрой, светловолосой головой. Вынырнув из тумана боли, девушка, настойчиво, протянула руки:

– Дайте, дайте мне… – Эмма вспомнила:

– Марту тоже спрашивали, кто родился… – врач показал ей малыша. Эмма почувствовала на щеках горячие слезы:

– Мальчик. Наш мальчик, наш маленький Джон… – в ее руках сын затих. Эмма не отнимала его от груди. Ей предложили складную каталку, но боль почти прекратилась. Эмма дошла до палаты сама, не выпуская мальчика.

Сын уютно сопел, завернутый в пеленки, укрытый пледом. Брат обещал привезти из Ушуайи ткань и швейную машинку. Эмма хорошо помнила уроки домоводства, в Лиге Немецких Девушек:

– Я тебе чепчики сошью, мой милый… – она покачала мальчика, – распашонки, ползунки. У тебя кузен есть… – в палате было пусто, но Эмма, все равно, понизила голос, – Теодор-Генрих. Он тебя старше, но вы подружитесь… – мальчик прижался к ее груди, закрыв припухшие глазки, – подружитесь, а потом приедет твой папа и заберет нас отсюда… – Эмма, одной рукой, вытерла влажные щеки:

– Ты у меня самый красивый, самый лучший мальчик на свете. Давай, я тебе о папе расскажу… – она шептала сыну о его отце, пела колыбельные, меняла пеленки, укачивала малыша, чувствуя блаженное, спокойное счастье.

– Теперь все будет хорошо, – сказала себе Эмма, – теперь у нас есть мальчик. Джон приедет, увезет нас в Англию, в Банбери… – сын оказался сонным:

– У Марты тоже так было… – Маленький Джон смешно зевал, беззубым ротиком, – она говорила, что сразу засыпает, с Теодором-Генрихом… – выпив чая, пожевав печенья, Эмма, немного подремала. Ей принесли наскоро нарезанные из серой, полосатой ткани, пеленки.

– Они сюда запасы из лагерей притащили, – покривилась девушка, – не хочу даже думать о таком… – она и не думала. Она не вспоминала довольную улыбку брата, не слышала голоса Макса, хвалившего арийскую кровь ребенка. Эмма, тем более, не думала о так называемом муже:

– Он мне никто… – девушка отогнала мысли о русском, – то, что он сделал, на лодке, было насилием… – перед глазами встала зияющая рана. Она, на мгновение, ощутила тяжелый запах белого, густого гноя, сочащегося по его шее:

– Никто, – повторила себе Эмма, – Джон его пристрелит, когда приедет за нами. И его, и Максимилиана. Нечего их судить, в трибунале. Они мертвецы, как и все здесь… – сын поморгал голубыми, туманными глазками, Эмма тихо расплакалась, от счастья:

– Мой мальчик, мой хороший… – она едва слышно шептала:

– Папа нас заберет, и мы поедем далеко-далеко. Полетим на самолете, в Англию. В замке ты научишься ходить… – она думала о залитом солнцем розарии, о жужжании осенних пчел, о тонком запахе цветов. Эмма сидела в беседке, с книгой, мальчик ковылял по дорожке, волоча деревянную тележку:

– Джон говорил, в кладовых старые игрушки лежат… – Эмма улыбалась, – прошлого века. Тележка, пирамидки, конь на колесиках… – она пообещала сыну:

– Ты на коне покачаешься, на пони сядешь. Папа нас на барже прокатит. Ты у нас маленький герцог… – маленький герцог посапывал крохотным носиком. Эмма, затаив дыхание, слушала, как бьется сердечко сына. Она, несколько раз, пересчитала тоненькие, трогательные пальчики, на ручках и ножках мальчика. Эмма нашла родинку, на правом плечике:

– У Джона такая же… – слезы капали на госпитальную рубашку, – я эту родинку целовала… – за решеткой окна повисли наполненные дождем, влажные сумерки.

Максимилиан оставил в госпитале пакет с провизией. Эмме принесли ветчины, из банок, свежевыпеченный хлеб, картофельное пюре, из порошка. Она кое-как, одной рукой, поела, не выпуская мальчика:

– Пусть сосет, Марта говорила, такое полезно. Молоко скоро завтра придет… – врач забрал грязную посуду, Эмма широко зевнула:

– Поспим с тобой, мой хороший. Я тебе песенку спою, о Банбери, где мы поселимся… – она мурлыкала мелодию, думая о детской мальчика, в замке:

– Джон говорил, что у них старинный глобус есть, средних веков. Мы покажем наследному герцогу, где он родился… – мальчик зашевелился, Эмма прижала его к себе:

– Спи, спи, мой малыш. Мама здесь, она никуда от тебя не уйдет, никогда… – он засвистел носиком, Эмма всхлипнула:

– Никогда, мой хороший. Я всегда останусь с тобой, я и папа… – вытянув ручку из пеленок, мальчик неуверенно поводил ей туда-сюда.

Эмма едва не разрыдалась:

– Мой маленький, он ручкой умеет двигать. Какой он умный, ему и дня не исполнилась… – расстегнув цепочку на клыке, она осторожно, вложила подвеску в ладошку сына. Тонкие пальчики сомкнулись вокруг клыка. Эмма вспомнила:

– Джон говорил, там рисунок, со времен незапамятных. Дерево и семь ветвей, знак жизни… – она тихо сказала:

– Это от отца твоего, милый. Потом клык ты носить будешь… – мальчик спал.

Завернувшись с сыном в плед, Эмма счастливо закрыла глаза:

– Мы с ним живы, и будем жить. Все хорошо, Джон скоро за нами приедет. Надо только потерпеть… – она задремала, чутко вздрагивая, слушая дыхание сына.

Сумерки за окном сменились кромешной, непроницаемой тьмой. По стеклу, за решеткой, хлестал дождь, шумели волны, на озере. Эмма крепко заснула, не слыша, как открылась дверь. В комнату проскользнула тень. Лампа в коридоре погасла, на каменном полу расплывалась лужа. Резкий, металлический запах витал в воздухе.

Женщина в тюремном платье, наклонившись, откинув плед, вынула ребенка из рук Эммы. Ее ладони испачкала свежая, теплая кровь.

Посланец из госпиталя застал Максимилиана на кухне.

С Эммой в больнице, группенфюрер сам встал к старомодной, угольной плите. В будущем, Максимилиан собирался перестроить и расширить особняк:

– Придется возить баллоны с газом, – он покуривал, за крепким деревянным столом, с чашкой черного кофе, – но для Цецилии мне ничего не жалко. Не след, чтобы она и Эмма дышали угольной пылью. Тем более, вокруг дети… – индейскую прислугу пока нанимать было опасно: