Петр Альшевский - «Малая кровь»

– Она жужжала мне лишь о Вермищеве.

– О ком? – спросил святой Николай.

– О нем, – указав на атлета, сказал Олег. – Вас я определил безошибочно?

– Способности для данного рода определений у вас налицо, – ответил атлет. – Перед вами действительно Игорь Иванович Вермищев, передовые басни писавший и членов означенного кружка у себя принимавший.

– На правах председателя? – поинтересовался Олег.

– Разговорным процессом рулил я, – кивнул Вермищев. – Заложив для беседы magistralis, магистральное направление, я его удерживал – при моем намерении побеседовать о Шарле Монтескье соскока на Прудона не происходило. Переустройство общества путем получения кредита… прудонова мыслишка. В нашем кружке проводились дни Пьера Абеляра или Пьетро Помпонацци, но не Пьера Жозефа Прудона. Как владелец помещения и хранитель традиций, я разговора о нем не допускал, а о Данте, Фичино, Джордано Бруно пожалуйста беседуйте. Но когда это в тему! Если нет, то ни-ни, а не то состоится перебранка, а за ней и исключение. Вылететь из «Замоскворецкого кружка гуманистов» желающих не находилось. Восемь входивших в него интеллигентов со мной, девятым, не пререкались и беседовали о том, о чем им скажут. Нередко я беседовал один… беседовал с ними.

– Умолкнувшими в знак протеста против вашего гнета? – спросил святой Николай.

– Не углубляйтесь, – пробормотал Вермищев.

– А я говорю, что хочу, – сказал святой Николай. – В вашем кружке вы надо всеми довлели, но мы не в нем, и я вам не ваши мозгляки. В отношениях со мной тебе гайки не закрутить!

– Вам бы погрезить что ли, – промолвил Вермищев. – «Золотой сон до обеда, а после обеда серебряный»… ходовая в нашем кружке пословица. Запоминайте! Из беседы со мной моих товарищей выводили не протестные настроения, а введенное ими в обычай употребление камфарной настойки опия. Они внутрь принимали и грезили. Просто и удобно.

– А вы, Вермищев? – спросил Аринин. – И вы своего не упускали?

– Мои басенки-побасенки написаны без стимулирующих воображение веществ, – ответил Вермищев. – Как и книги духовного писателя Николая, бывшего в миру господином Адоратским. Вы, святой Николай, что-нибудь из Николая читали?

– Ты знаешь, кто я? – удивился святой Николай.

– Кто же вас, святой Николай, не знает!

– Среди нынешней поросли землян моя популярность не столь однозначна… ну и чего он накропал? Ваш духовный собрат по писательской ниве.

– Ему принадлежит труд «Настоящее положение и современная деятельность православной миссии в Китае», – ответил Вермищев.

– А чего-то более известное? – спросил святой Николай.

– «Православная миссия в Китае за двести лет ее существования». Вы и эту работу пропустили?

– К Китаю у меня интерес вялый…

– Но он же писал не о танъцзинях и чжудзянях, а о православии, – сказал Вермищев. – Оно-то вам близко.

– Окончательно я пока во всем не разобрался, – пробормотал святой Николай. – Духовность в нем проснулась до Китая или уже в Китае? Не от тамошнего ли Дао она у него? Он наверняка был под Дао… как поддатый. Всяческим китайским до изнеможения восторгался, а православие для отвода глаз приплел.

– Вы говорите, словно бы пасквиль на него сочиняете, – промолвил Аринин.

– Корю я его с натугой, – сказал святой Николай. – Ну Дао у него, у отступника, ну да, у меня, святого, нет, а у него да, Дао… к Богу и кривыми путями приходят. Я к тебе, Олег, что прикатил-то? К Богу тебя обращать! А с тобой переговорил, о зебре от тебя наслушался, и симметричность моих воззрений у меня перекосилась… бумажные колокольчики скомкались. Но чугунный колокол не сомнешь! Над устранением перекоса я под его звон потружусь… попытка будет не робкой. Ты-то, Вермищев, здесь для чего? Генеалогия твого приезда к Олегу под навес, она какова?

– Я у Олега, чтобы сказать ему, что моя квартира, преобразованная его супругой в музей, провоняла мошенничеством. Ты, Олег, там бывал?

– Заходил, – кивнул Аринин.

– На жену поглядеть или в музее побывать? – осведомился Вермищев.

– На вас и ваш музей мне…

– А на жену?

– В определенном смысле и на нее, – ответил Олег.

– И на жену ему, и на музей – для культурного семейного человека недурно!

– А что с мошенничеством? – спросил святой Николай. – Под его жену ты, Вермищев, никак копаешь?

– Смотрительница же она. Моего музея, храма моих муз, но его меблировка, картины, гардины – это все не мое. Той же эпохи, но не мое.

– Хуже, чем у вас? – поинтересовался Олег.

– Интерьер она подменила для меня лестно. Мою потертую, невзрачную мебель куда-то дела, а взамен нее поднатаскала словно бы из княжеского особняка. Из хранилищ других музеев при запросе или знакомстве перевод мебели осуществим – ее ко мне, мою на свалку, относительно этого я к твоей жене не острокритичен, но почему со стены «Фрукты и попугаи» исчезли? Картина фламанца Фейта!

– Натюрморт? – спросил святой Николай.

– Без попугаев был бы он, – ответил Вермищев. – Натюрмортом является изображение неодушевленных предметов. Новослободский художник Илья Сергеевич Блушин мне так говорил. Рисуя при мне зардевшуюся молочницу… что вила веревки из немолодых искателей плоти. Если откровенно, «Фруктами и попугаями» я владел не фейтовскими, а блушинскими – его копией с Фейта. Но мне-то и копия глаз услаждала! Зачем твоя жена ее из комнаты унесла?

– Масляные краски со временем темнеют, – промолвил Олег. – Через столько лет ночь, которой ни конца и ни края, накрыла и фрукты, и попугая… реставраторы с потемнением борются, но моей жене что, вашу никчемную копию на реставрацию нести?

– Восстановлению она подлежала, – процедил Вермищев. – За что ее в утиль?!

– Да не трещите вы, – сказал Аринин. – Взирайте, куда все взирают.

К навесу едет чернокожий.

Он на зебре, на нем белая теннисная форма; проезжая мимо оленей, он и его зебра вызывают у них волнение.

– А правда, что церковь в старину утверждала, что негры почернели от грехов? – спросил Олег.

– Угу, – кивнул святой Николай.

– А этот чернокожий субъект на зебре, – промолвил Олег. – На той, что, возможно, Бог.

– Это всякое понимание превосходит, – пробормотал святой Николай.

– Если он нам чем-то не покажется, – сказал Аринин, – назад в пустыню его вышвырнем. Как вам мое предложение?

– Конструктивное, – ответил святой Николай.

– На за ним отсюда и вы с Вермищевым уберетесь. Мои надоедливые компанейро, занесенные сюда тем же ветром, что и он.

– А мы-то обедню тебе чем портим? – спросил Вермищев.

– Под моим навесом, на стоянке моей якорной, одиночество и удовольствие для меня нераздельны. Какие бы премилые люди ко мне ни приезжали, это мне не изжить. Вам, господин из Магриба, чего от меня возжелалось? – поинтересовался Олег у слезшего с зебры негра. – По состоянию мышления вы у нас кто? Из рабов или из вольнодумцев?