Петр Альшевский - «Малая кровь»

– Всего однажды, – сказал Зуев. – И не в тебя – тот, кому досталась пуля, упал прямо у моих ног. Ты-то полиции дождалась?

– С чего мне это? – фыркнула Никонова.

– А мне с чего? Шастать по повестке свидетелем не больше твоего я стремлюсь.

– Я поспешила уйти не поэтому. Меня потащило наружу чисто эмоционально… из-за испуга.

– Ну, а я головой сработал, – сказал Зуев. – Привлек ее по необходимости, чтобы усилить свои позиции, которые были куда сомнительнее ваших. Вы-то все, когда кто-то стрелял, сидели внутри, а я отчего-то стоял на улице… суровый следователь меня бы вволю помытарил, выспрашивая, почему же я столь особенный.

– В двух словах, разумеется, не объяснишь, – усмехнулась Никонова.

– Конкретно про вчера я бы сказал, что из кафе я вышел один, потому что мы с тобой уже поели… и ты захотела поговорить по телефону. С мужчиной?

– Тебя не касается, с кем.

– Вот я и вышел. Зачем мне тебя смущать? Мерзнуть на морозе и теряться в раздумиях, с кем же ты в обход меня крутишь, с моей стороны культурнее. М-да… одному думается мощнее.

ВЫСТАВЛЯЯ вперед себя левое плечо, Федор Зуев наедине со своими мыслями протискивается сквозь создавшееся у станции метрополитена людское сборище; раздвигаемые Зуевым люди на него не смотрят, каждый из них, как и он, поглощен собой, Федор Зуев залезает в маршрутное такси, проходит вглубь салона и садиться рядом с протянувшим ему руку знакомым – приветливым наладчиком Максимом Кирюшиным.

– Хай, – сказал Кирюшин.

– Хэй-хэй, – пробормотал Зуев.

– Почему не на машине?

– Не успел зимнюю резину поставить.

– А теперь что, поздно? – спросил Кирюшин.

– Куплю новую и тогда… Горпакова из восемьдесят восьмой квартиры знаешь?

– У него вроде синяя «хонда».

– Ни хрена у него нет, – сказал Зуев. – Моя резина лежала у Горпакова в гараже, и когда гараж обокрали, мою резину единым махом с его «хондой» сперли. Этакой вишенкой на торт… сами того не ведая, воры пересадили на общественный транспорт сразу двоих.

– Но тебя-то ненадолго. Твое «рено» сегодня с утра я видел.

– У подъезда или где-нибудь на трассе? – осведомился Зуев. – Если на трассе, то его угнали.

– По дорогам прочие похожие ездят, но твой неподвижен. Настолько завален снегом, что выглядит, как ничей. Крут ты с ним. У тебя на работе ты, вероятно, белой вороной считаешься. У вас в модельном доме приветствуется мягкость, обходительность – люди же у вас утонченные. С повышенной ранимостью из-за некоторых особенностей и надобностей… творить. Изобретать фасоны.

– Я занимаюсь финансами, – промолвил Зуев. – Их творчество мне по барабану.

НА ОСНОВАТЕЛЬНОМ столе разложены плотные листы со схематичными набросками будущих одежд – в обоюдной заинтересованности над ними склонились чопорный директор модельного дома Роман Доловинин и цветасто разодетый модельер Афанасий Костенко; директор волнисто проводит пальцем по одному из листов, модельер, задействуя авторучку, тут же придает творению новые контуры, на стоящего в дверях директорского кабинета Федора Зуева директор и модельер не глядят. Терпение Зуева истощается.

– Вы будете меня слушать? – поинтересовался Зуев.

– Ты, Федя, нам не мешай, – откликнулся Костенко. – У нас тут образовалась срочность… ты погоди.

– Чего погоди? – возмутился Зуев. – Моим временем не тебе распоряжаться! Меня звал не ты, а директор, и я подозреваю, что вы, Роман Васильевич, желаете выслушать мое взвешенное суждение относительно вашей идеи сменить банк. Поданную вами мысль я обдумал. Соотнеся рейтинг надежности с предлагаемыми выгодами, я в порядке очередности вам перечислю. Надо?

– Банков мы коснемся в свой час, – сказал Доловинин. – Сейчас я позвал тебя насчет Будды.

– Кого? – не понял Зуев.

– Заказ у нас! – воскликнул Костенко. – От театрального сообщества, пожелавшего, чтобы мы для яркой мистерии о Будде костюмы смоделировали и пошили. Из-за важности данной персоны наш директор поручил проект мне, ведущему модельеру, и кое-что на суд Романа Васильевича я уже принес. Есть интерес – подойди и оцени. Роскошные намечаются наряды!

– У меня Будда с ними не ассоциируется, – пробормотал Зуев. – Он же вроде отшельника… в расползающихся лохмотьях. Не в фирменных же тряпках.

– До того, как уйти из мира, – сказал Костенко, – Будда был богатым царевичем, жившим во дворце со всеми вытекающими – девицами, тусовками, эксклюзивными одеждами, бесконечными пирами и развлечениями, об этом Будде постановка и будет. Будда будет… будто Будда… хмм. Будду—отшельника современная публика бы проигнорировала. Он бы даже на премьеру зал не собрал.

– Может быть, – кивнул Зуев.

– Я отвечаю! – заявил Костенко.

– Твоя убежденность тебе не уродует, – проворчал Зуев. – Меня-то, Роман Васильевич, вы зачем вызвали? Что я поведать вам должен?

– Тебе, – сказал Доловинин, – следует проанализировать, не оскорбит ли этот спектакль чувства верующих. Втихую пусть возмущаются сколько хотят, но активная форма чревата – помимо актеров и режиссера, гнев ведь и на нас падет. Возвращайся, Федор, к себе и поразмысли о том, какая у нас вероятность увидеть из окон разъяренных буддистов, офис нашей конторы шагающих громить.

Федор Зуев задумался. Совершив переход из директорского кабинета в финансовый отдел, он сел за стол и сковал себя столь сильным умственным напряжением, что Евгении Никоновой стало за него боязно.

– Ты бы носорогов по извилинам не слишком гонял, – сказала Никонова. – Они с топотом и хрипом там у тебя носятся, а чего-нибудь отыскать не по ним – не тот они вид. Не собаки. Тебе сказано подумать, но если ты совершенно не в теме, то что ты надумаешь? Да ноль. Что о Будде, что о… квазарах.

– Это кто? – спросил Зуев. – О квакерах я слышал, а о квазарах… с религией связано?

– Кажется, с астрономией. Я уточню в Интернете. О Будде поглядеть?

– Взять и набить «Будда»?

– Все так делают, – сказала Никонова.

– Но тут же случай особый. Все-таки Будда… имя громкое, а кто под ним скрывается я, к моему стыду, почти не знаю.

– Он – основатель буддизма.

– А что есть буддизм? – поинтересовался Зуев.

– Мне припоминается, что буддисты бережно относятся ко всем живым существам. Забравшегося в огород зайца на вилы они не поднимут. И в скачущего мимо участка павиана копье не бросят.

– Хоть я и не буддист, но и я бы не метнул.

– Ты по доброте душевной, а буддисты из-за веры в переселение душ. Разница между вами огромна. Перед тобой просто павиан бы пронесся, а буддист бы увидел перед собой своего сколовшегося героином кузена или умершего от старости прадедушку. Он мог их при жизни ненавидеть, но когда они переродились, убивать их для него непозволительно. И кстати, чертовски опасно – перерождения-то на этом убийстве не закончатся. Павиан переродится в человеческого младенца, разовьется в усатого, порочного кабальеро и придет мстить. Не посмотрит, что перед ним родственник. Как и тот не посмотрел.