Уильям Фолкнер - Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты
Тут можно читать онлайн Уильям Фолкнер - Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты - бесплатно
полную версию книги (целиком) без сокращений.
Жанр: Классическая проза.
Здесь Вы можете читать полную версию (весь текст)
онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть),
предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2,
найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации.
Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.
- Название:Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Уильям Фолкнер - Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты краткое содержание
Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Уильям Фолкнер, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru
Подобно другим представителям "потерянного поколения", вступив в литературу после Первой мировой войны, Фолкнер (лауреат Нобелевской премии 1949 г.) заявил о себе как писатель своеобразного стиля, отмеченного историзмом, тягой к символике и повествованию в нескольких временных пластах, эмоциональностью и необычайно высокой риторикой.
Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно, автор Уильям Фолкнер
Тёмная тема
↓
↑
Сбросить
Интервал:
↓
↑
Закладка:
Сделать
instruments, crude fiddles and guitars, now in the big house with candles and silk dresses and champagne, now in dirt-floored cabins with smoking pine knots and calico and water sweetened with molasses-it was Henry, because at that time Bon had not even seen Judith.
Попробуй - ив лучшем случае вместо них ты увидишь лишь тени, тогда как сами они, без сомнения, каждый в отдельности, пребывали где-то в другом месте - две тени, не ведая тревог и плотских вожделений, прогуливаются летним днем по саду - два безмятежных призрака, бесстрастно, внимательно и молча витают, глядя сверху и сзади на зловещую грозовую тучу, из которой несокрушимый как скала Сатпен и неуемный, неистовый Генри, вспыхивая, сверкая и угасая, мечут друг на друга ослепительные молнии запретов, ослушания и непокорства -Генри, который до того ни разу не был даже и в Мемфисе, который ни разу не покидал родного дома до того сентября, когда он в своем провинциальном костюме отправился в университет верхом на новой кобыле в сопровождении конюха-негра; ты увидишь их всех, шесть или семь человек одинакового происхождения, живших в одно и то же время, которые если и отличались от своих кормильцев -чернокожих рабов, то чисто внешне пищей, одеждой и повседневными занятиями -одинаковый пот, с тою лишь разницей, что одни проливали его, работая в поле, а для других он был ценою скудных спартанских развлечений -бешеных скачек и охоты, доступных им лишь потому, что им не приходилось потеть на полях; одинаковые забавы - у одних игра на старые ножи, медные побрякушки, табак, пуговицы или куртки, потому что это всегда под рукой; у других - на деньги, лошадей, часы и пистолеты, и по той же причине; одинаковые вечеринки с танцами под одинаковую музыку одинаковых, грубо сработанных скрипок и гитар - здесь, в господском доме, со свечами, шелковыми туалетами и шампанским, там, в хижине с земляным полом, при дымящих сосновых лучинах, в ситцевых платьях и с водой, подслащенною патокой, - да, конечно, Джудит обольстил Генри, потому что Бон в то время еще даже ни разу ее не видел.
| He had probably not paid enough attention to Henry's inarticulate recounting of his brief and conventional background and history to have remembered that Henry had a sister-this indolent man too old to find even companionship among the youths, the children, with whom he now lived; this man miscast for the time and knowing it, accepting it for a reason obviously good enough to cause him to endure it and apparently 'too serious or at least too private to be divulged to what acquaintances he now possessed-this man who later showed the same indolence, almost uninterest, the same detachment when the uproar about that engagement which, so far as Jefferson knew, never formally existed, which Bon himself never affirmed or denied, arose and he in the background, impartial and passive as though it were not himself involved or he acting on behalf of some absent friend, but as though the person involved and interdict were someone whom he had never heard of and cared nothing about. | Он, наверное, слушал только краем уха косноязычные рассказы Генри о его жизни и о короткой, весьма заурядной родословной и потому едва ли запомнил, что у Г енри есть сестра - он, этот ленивец, человек слишком старый, чтобы водить компанию с юношами, почти детьми, среди которых он теперь жил; этот человек, который временно играл не свою роль и хорошо это знал, мирился с этим потому, что была причина, заставлявшая его терпеть, достаточно веская и явно слишком важная, или, во всякое случае, слишком личная, чтобы открыть ее своим теперешним знакомым, этот человек, который позже выказал такую же лень, почти полное отсутствие интереса, такое же безразличие, когда поднялся шум вокруг помолвки, которая - сколько было известно в Джефферсоне - так и не состоялась и существования которой сам Бон никогда не подтверждал и не отрицал; он оставался на заднем плане, пассивный и бесстрастный, словно в этой истории был замешан не он и даже не какой-то отсутствующий приятель, от чьего имени он действовал, а словно человек, который и в самом деле был в ней замешан и получил отказ, совершенно ему неизвестен и даже безразличен. |
| There does not even seem to have been any courtship. | Казалось, никакого романа не было даже и в помине. |
| Apparently he paid Judith the dubious compliment of not even trying to ruin her, let alone insisting on the marriage either before or after Sutpen forbade it-this, mind you, in a man who had already acquired a name for prowess among women while at the University, long before Sutpen was to find actual proof. | Судя по всему, он оказал Джудит весьма сомнительную честь тем, что не сделал даже попытки ее погубить, и к тому же отнюдь не настаивал на свадьбе - ни до, ни после запрещения Сатпена, - и это, заметь себе, человек, который еще в университете пользовался репутацией сердцееда задолго до того, как Сатпен нашел тому доказательства. |
| No engagement, no courtship even: he and Judith saw one another three times in two years, for a total period of seventeen days, counting the time which Ellen consumed; they parted without even saying good-bye. | Итак, не было ни помолвки, ни даже романа; они с Джудит за два года виделись три раза, всего-навсего семнадцать дней, включая время, которое отняла Эллен, и расстались, даже не попрощавшись. |
| And yet, four years later, Henry had to kill Bon to keep them from marrying. | И тем не менее четыре года спустя Г енри пришлось убить Бона, чтобы помешать им жениться. |
| So it must have been Henry who seduced Judith, not Bon: seduced her along with himself from that distance between Oxford and Sutpen's Hundred, between herself and the man whom she had not even seen yet, as though by means of that telepathy with which as children they seemed at times to anticipate one anothers' actions as two birds leave a limb at the same instant; that rapport not like the conventional delusion of that between twins but rather such as might exist between two people who, regardless of sex or age or heritage of race or tongue, had been marooned at birth on a desert island: the island here Sutpen's Hundred; the solitude, the shadow of that father with whom not only the town but their mother's family as well had merely assumed armistice rather than accepting and assimilating. | Вот почему обольстил Джудит именно Генри, а отнюдь не Бон - обольстил ее, а заодно и самого себя с расстояния, отделявшего Оксфорд от Сатпеновой Сотни, а ее - от человека, которого она еще даже и не видела; обольстил, очевидно, посредством той телепатии, благодаря которой они в детстве порою, казалось, заранее предвидели поступки друг друга, как две птицы, что одновременно вспархивают с ветки, - это не та взаимосвязь, что, согласно ходячему заблуждению, существует между близнецами, а скорее та, что может существовать между двумя людьми, которых, невзирая на их пол, возраст, наследственность, расу и язык, сразу после рождения высадили на необитаемый остров -островом здесь была Сатпенова Сотня, а уединение, одиночество создавала тень отца, с которым не только город, но даже и семья их матери всего лишь заключили перемирие, а отнюдь не приняли и с ним не породнились. |
| 'You see? there they are: this girl, this young countrybred girl who sees a man for an average of one hour a day for twelve days during his life and that over a period of a year and a half, yet is bent on marrying him to the extent of forcing her brother to the last resort of homicide, even if not murder, to prevent it, and that after a period of four years during which she could not have been always certain that he was still alive; this father who had seen that man once, yet had reason to make a six hundred mile journey to investigate him and either discover what he already and apparently by clairvoyance suspected, or at least something which served just as well as reason for forbidding the marriage; this brother in whose eyes that sister's and daughter's honor and happiness, granted that curious and unusual relationship which existed between them, should have been more jealous and precious than to the father even, yet who must champion the marriage to the extent of repudiating father and blood and home to become a follower and dependent of the rejected suitor for four years before killing him apparently for the very identical reason which four years ago he quitted home to champion; and this lover who apparently without volition or desire became involved in an engagement which he seems neither to have sought nor avoided, who took his dismissal in the same passive and sardonic spirit, yet four years later was apparently so bent upon the marriage to which up to that time he had been completely indifferent as to force the brother who had championed it to kill him to prevent it. | Ты представляешь себе? Вот они - эта девочка, эта выросшая в глуши девушка видится с человеком в среднем по одному часу в день на протяжении двенадцати дней его жизни, к тому же за период в полтора года, и тем не менее так жаждет выйти за него замуж, что вынуждает своего брата прибегнуть к последнему средству -убийству, чтобы это замужество предотвратить, и это после четырех лет, в течение которых она даже не всегда была уверена, что он еще жив; отец, который видел того человека всего лишь раз и тем не менее отправился за шестьсот миль, чтобы навести о нем справки и найти либо то, что он - не иначе как в силу ясновиденья - уже подозревал, либо по крайней мере нечто такое, на основании чего можно запретить свадьбу; брат, для которого честь и счастье сестры - принимая во внимание их странные и необычные взаимоотношения - еще более драгоценны, чем для отца, и который тем не менее отстаивает эту свадьбу до такой степени, что отрекается от отца, от родного дома и семьи и четыре года сопровождает отвергнутого жениха, служит ему, а затем его убивает, очевидно по той же причине, по какой четырьмя годами раньше покинул свой дом; и, наконец, возлюбленный, который явно помимо своей воли и желания был втянут в помолвку, чего, казалось, он хотя и не домогался, но и не избегал, который столь же иронически и бесстрастно принял отказ и тем не менее четыре года спустя так возжаждал этой женитьбы, прежде совершенно его не интересовавшей, что вынудил брата, ранее отстаивавшего эту женитьбу, убить его, только чтобы ее предотвратить. |
| Yes, granted that, even to the unworldly Henry, let alone the more travelled father, the existence of the eighth part Negro mistress and the sixteenth part Negro son, granted even the morganatic ceremony-a situation which was as much a part of a wealthy young New Orleansian's social and fashionable equipment as his dancing slippers was reason enough, which is drawing honor a little fine even for the shadowy paragons which are our ancestors born in the South and come to man-and womanhood about eighteen sixty or sixty one. | Да, если даже допустить, что для неискушенного в правилах светского обращения Г енри, не говоря уж об его умудренном житейским опытом отце, уже одного существования любовницы с одной восьмою и сына с одной шестнадцатою долей негритянской крови (даже если принять во внимание морганатический брак - такую же неотъемлемую часть общественной и светской экипировки богатого молодого жителя Нового Орлеана, как его бальные туфли) было достаточно- хотя такая щепетильность в вопросах чести несколько чрезмерна даже для тех призрачных образцов добродетели, какими были наши предки- равно и мужчины и женщины, родившиеся на Юге и достигшие совершеннолетия около 1860 или 1861 года. |
| It's just incredible. | Это просто невероятно. |
| It just does not explain. | Это просто ничего не объясняет. |
| Or perhaps that's it: they don't explain and we are not supposed to know. | Или может быть так: они нам ничего не объясняют, а нам самим ничего знать не полагается. |
| We have a few old mouth-to-mouth tales; we exhume from old trunks and boxes and drawers letters without salutation or signature, in which men and women who once lived and breathed are now merely initials or nicknames out of some now incomprehensible affection which sound to us like Sanskrit or Chocktaw; we see dimly people, the people in whose living blood and seed we ourselves lay dormant and waiting, in this shadowy attenuation of time possessing now heroic proportions, performing their acts of simple passion and simple violence, impervious to time and inexplicable Yes, Judith, Bon, Henry, Sutpen: all of them. | До нас дошли лишь кой-какие изустные предания; мы извлекаем из старинных сундуков, ящиков и картонок письма без обращения и подписи, в которых некогда жившие мужчины и женщины теперь являют собой лишь инициалы или прозвища, символы каких-то теперь совершенно непонятных страстей, которые звучат для нас как санскрит или язык индейцев чокто; мы видим смутные силуэты людей, в чьей горячей плоти и крови дремали в ожидании мы сами, людей, которые, все больше и больше удаляясь в смутную глубину веков, принимают теперь размеры поистине героические и разыгрывают перед нами сцены неподвластных времени и непостижимых первобытных страстей и первобытного насилия. Да, все они - Джудит, Бон, Генри, Сатпен. |
| They are there, yet something is missing; they are like a chemical formula exhumed along with the letters from that forgotten chest, carefully, the paper old and faded and falling to pieces, the writing faded, almost indecipherable, yet meaningful, familiar in shape and sense, the name and presence of volatile and sentient forces; you bring them together in the proportions called for, but nothing happens; you re-read, tedious and intent, poring, making sure that you have forgotten nothing, made no miscalculation; you bring them together again and again nothing happens: just the words, the symbols, the shapes themselves, shadowy inscrutable and serene, against that turgid background of a horrible and bloody mischancing of human affairs. | Они все здесь, и все равно чего-то не хватает; они напоминают химическую формулу, которую мы осторожно извлекли вместе с письмами из того самого забытого сундука - старинная выцветшая бумага крошится, чернила поблекли, мы с трудом разбираем почерк, странно знакомый, полный глубокого значения и смысла, знак и след неуловимых, наделенных чувствительностью элементов; мы соединяем их в требуемых пропорциях, но ничего не происходит; мы внимательно, сосредоточенно, вдумчиво перечитываем все сначала, убеждаемся, что ничего не забыли, не допустили ни малейшей погрешности в расчетах, мы соединяем их снова, и снова ничего не происходит - перед нами всего лишь слова, символы, формы - смутные, загадочные, равнодушные - на бурном фоне кровавых и страшных человеческих деяний. |
| 'Bon and Henry came from the University to spend that first Christmas. | Бон и Генри приехали из университета на эти первые рождественские каникулы. |
| Judith and Ellen and Sutpen saw him for the first time-Judith, the man whom she was to see for an elapsed time of twelve days, yet to remember so that four years later (he never wrote her during that time. | Джудит, Эллен и Сатпен увидели его впервые, -Джудит увидела человека, в обществе которого проведет всего двенадцать дней, но запомнит настолько, что четыре года спустя (за это время он ни разу ей не написал. |
| Henry would not let him; it was the probation, you see) when she received a letter from him saying We have waited long enough, she and Clytie should begin at once to fashion a wedding dress and veil out of rags and scraps; Ellen, the esoteric, the almost baroque, the almost epicene objet d'art which with childlike voracity she essayed to include in the furnishing and decoration of her house; Sutpen, the man whom, after seeing once and before any engagement existed anywhere save in his wife's mind, he saw as a potential threat to the (now and at last) triumphant coronation of his old hardships and ambition, of which threat he was apparently sure enough to warrant a six hundred mile journey to 'prove it-this in a man who might have challenged and shot someone whom he disliked or feared but who would not have made even a ten mile journey to investigate him. | Г енри не позволял ему - понимаешь, ведь он проходил искус), получив от него письмо со словами Мы ждем уже достаточно долго, тотчас начнет вместе с Клити шить из лоскутков и обрезков фату и подвенечное платье; Эллен увидела в нем изысканное, причудливое и как бы даже бесполое произведение искусства, которым она с детской жадностью вознамерилась украсить свой дом; Сатпен после первой же встречи, когда помолвка существовала только в воображении его жены, усмотрел в Боне потенциальную угрозу достигнутому им (наконец-то) блестящему завершению всех его долгих трудов и честолюбивых замыслов, угрозу, представлявшуюся ему настолько очевидной, что для доказательства ее реальности он предпринял путешествие за шестьсот миль - и это сделал человек, который вызвал бы на дуэль и застрелил любого, кого он опасался или невзлюбил, но и десятка миль бы не проехал, чтоб навести о нем справки. |
| You see? | Понимаешь? |
| You would almost believe that Sutpen's trip to New Orleans was just sheer chance, just a little more of the illogical machinations of a fatality which had chosen that family in preference to any other in the county or the land exactly as a small boy chooses one ant-hill to pour boiling water into in preference to any other, not even himself knowing why. | Может даже показаться, что путешествие Сатпена в Новый Орлеан просто случайность, еще один бессмысленный подвох злого рока, избравшего своею жертвой именно эту семью из всех остальных жителей округа или даже всей страны -точно так же мальчишка, сам не зная почему, обливает кипятком именно этот муравейник - и никакой другой. |
| Bon and Henry stayed two weeks and rode back to school, stopping to see Miss Rosa but she was not at home; they passed the long term before the summer vacation talking together and riding and reading (Bon was reading law. | Бон и Генри пробыли в Сатпеновой Сотне две недели и отправились назад в университет; по дороге они заехали навестить мисс Розу, но ее не оказалось дома; весь долгий весенний семестр они болтали, ездили верхом и учились (Бон изучал право. |
| He would be, would almost have to, since only that could have made his residence bearable, regardless of what reason he may have brought with him for remaining this, the perfect setting for his dilatory indolence: this digging into musty Blackstone and Coke where, of an undergraduate body still numbered in two figures, the law school probably consisted of six others beside Henry and himself-yes, he corrupted Henry to the law also; Henry changed in midterm) while Henry aped his clothing and speech, caricatured rather, perhaps. | Ему, в сущности, не оставалось ничего другого, -если не считать ту причину, что заставила его оставаться здесь - ибо только эти занятия, это копанье в запыленных ветхих фолиантах Блэкстоуна и Коука отлично сочетались с его томной ленью, лишь они могли скрасить его пребывание в этом университете, число студентов которого все еще обозначалось двузначной цифрой, а на юридическом факультете кроме него и Генри числилось всего шесть человек, - да, он соблазнил Генри и на это - Генри перешел на юридический в середине семестра), причем Г енри обезьянничал, скорее даже повторял в карикатурном виде его манеру говорить и одеваться. |
| And Bon, though he had now seen Judith, was very likely the same lazy and catlike man on whom Henry foisted now the role of his sister's intended, as during the fall term Henry and his companions had foisted upon Bon the role of Lothario; and Ellen and Judith now shopping two and three times a week in town and stopping once to see Miss Rosa while on their way by carriage to Memphis, with a wagon preceding them to fetch back the plunder and an extra nigger on the box with the coachman to stop every few miles and build a fire and re-heat the bricks on which Ellen's and Judith's feet rested, shopping, buying the trousseau for that wedding whose formal engagement existed nowhere yet save in Ellen's mind; and Sutpen, who had seen Bon once and was in New Orleans investigating him when Bon next entered the house: who knows what he was thinking, what waiting for, what moment, day, to go to New Orleans and find what he seems to have known all the while that he would find? | А Бон, хотя уже и познакомился с Джудит, очевидно, оставался все тем же ленивцем с кошачьими повадками, которому Г енри теперь навязал роль жениха своей сестры, подобно тому как во время осеннего семестра Генри и его однокашники навязали Бону роль Лотарио; Эллен и Джудит теперь два или три раза в неделю ездили за покупками в город и однажды заглянули к мисс Розе по дороге в Мемфис, куда они отправились в карете; впереди ехал фургон для багажа, а на облучке рядом с кучером восседал второй черномазый, в чьи обязанности входило через каждые несколько миль разводить костер и калить кирпичи, на которых грели себе ноги Эллен и Джудит; они ездили по лавкам, покупая приданое на свадьбу, хотя помолвка существовала пока только в воображении Эллен; между тем Сатпен, который видел Бона всего лишь один раз, теперь, когда тот вторично приехал в его дом, находился в Новом Орлеане, где наводил о нем справки, и кто знает, о чем он думал, какого дня, какой минуты ожидал, чтобы поехать в Новый Орлеан и найти там нечто, очевидно, уже давно ему известное? |
| There was no one for him to tell, talk to about his fear and suspicion. | Ему не с кем было поговорить, не с кем поделиться своими страхами и подозрениями. |
| He trusted no man nor woman, who had no man's nor woman's love, since Ellen was incapable of love and Judith was too much like him and he must have seen at a glance that Bon, even though the daughter might still be saved from him, had already corrupted the son. | Он не доверял ни одному мужчине, ни одной женщине, он, этот человек, которого не любил никто - ни один мужчина, ни одна женщина, -ведь Эллен была не способна любить, а Джудит была слишком на него похожа, а что до сына, то Сатпен, наверное, с первого взгляда увидел, что Бон - хотя дочь еще можно от него спасти - сына его уже соблазнил. |
| He had been too successful, you see; his was that solitude of contempt and distrust which success brings to him who gained it because he was strong instead of merely lucky. | Понимаешь, он добился слишком большого успеха и был одинок из-за презрения и недоверия, которые успех приносит тому, кто добился его благодаря своей силе, а не просто удаче. |
| 'Then June came and the end of the school year and Henry and Bon returned to Sutpen's Hundred, Bon to spend a day or two before riding on to the River to take the steamboat home, to New Orleans where Sutpen had already gone. | Потом настал июнь и конец учебного года, и Генри с Боном вернулись в Сатпенову Сотню -Бон собирался провести там день или два, а потом отправиться верхом к Реке, чтоб ехать пароходом домой в Новый Орлеан, куда уже уехал Сатпен. |
| He stayed but two days, yet now if ever was his chance to come to an understanding with Judith, perhaps even to fall in love with her. | Он пробыл там всего два дня, и только теперь ему представился случай объясниться с Джудит, а быть может, даже в нее и влюбиться. |
| It was his only chance, his last chance, though of course neither he nor Judith could have known it, since Sutpen, though but two weeks absent from home, had doubtless already found out about the octoroon mistress and the child. | Это был единственный случай, другого ему не представится, хотя, конечно, ни он, ни Джудит не могли этого знать - ведь хотя Сатпен всего две недели назад уехал из дома, он наверняка уже разведал про любовницу-окторонку и мальчика. |
| So for the first and last time Bon and Judith might have been said to have a free field-might have been, since it was really Ellen who had the free field. | Итак, Бон и Джудит в первый и в последний раз, можно сказать, получили свободу действий - то есть могли бы ее получить, потому что на самом деле свободу действий имела только Эллен. |
| I can imagine her engineering that courtship, supplying Judith and Bon with opportunities for trysts and pledges with a coy and unflagging ubiquity which they must have tried in vain to evade and escape, Judith with annoyed yet still serene concern, Bon with that sardonic and surprised distaste which seems to have been the ordinary manifestation of the impenetrable and shadowy character. | Воображаю, как она трудилась над этим романом, предоставляла Джудит и Бону возможности для объяснений и свиданий, ходила за ними по пятам с робким, но железным упорством, от которого они напрасно старались уклониться: Джудит хотя и сердито, но все еще невозмутимо, Бон - с насмешливым недоуменьем и досадой, что, очевидно, было обычным проявлением этого непроницаемого и неуловимого характера. |
| Yes, shadowy: a myth, a phantom: something which they engendered and created whole themselves; some effluvium of Sutpen blood and character, as though as a man he did not exist at all. | Да, именно неуловимого - это был миф, призрак, нечто ими же самими порожденное и созданное -некая эманация сатпеновской крови и характера, словно как человек он вовсе и не существовал. |
| 'Yet there was the body which Miss Rosa saw, which Judith buried in the family plot beside her mother. | Однако было мертвое тело, которое мисс Роза видела, а Джудит похоронила на фамильном кладбище рядом с матерью. |
| And this: the fact that even an undefined and never-spoken engagement survived, speaking well for the postulation that they did love one another, since during that two days mere romance would have perished, died of sheer saccharinity and opportunity. | И еще: то обстоятельство, что даже такая, совершенно неопределенная, никогда никем не упомянутая помолвка не распалась, доказывается хотя бы и от обратного, - что они действительно любили друг друга - ведь за эти два дня какой-нибудь легкомысленный флирт сошел бы на нет, погиб от одной только приторной сладости и слишком многочисленных возможностей. |
| Then Bon rode on to the River and took the boat. | Потом Бон поехал к Реке и сел на пароход. |
| And now this: who knows, perhaps if Henry had gone with him that summer instead of waiting until the next, Bon would not have had to die as he did; if Henry had only gone then to New Orleans and found out then about the mistress and the child; Henry who, before it was too late, might have reacted to the discovery exactly as Sutpen did, as a jealous brother might have been expected to react, since who knows but what it was not the fact of the mistress and child, the possible bigamy, to which Henry gave the lie, but to the fact that it was his father who told him, his father who anticipated him, the father who is the natural enemy of any son and son-in-law of whom the mother is the ally, just as after the wedding the father will be the ally of the actual son-in-law who has for mortal foe the mother of his wife. | И вот еще что: кто знает, быть может, если бы Г енри поехал с ним в то лето, не дожидаясь следующего, Бону не пришлось бы умереть так, как он умер; если б только Генри тогда поехал в Новый Орлеан и тогда же, пока еще не стало слишком поздно, узнал про любовницу и ребенка, он мог бы отнестись к этому открытию точно так же, как Сатпен, как можно было ожидать от ревнивого брата; ведь кто знает - быть может, Генри бросил свое обвинение во лжи не потому, что речь шла о любовнице и ребенке, то есть о двоеженстве, а потому, что услышал об этом от отца, который его опередил, от отца -естественного врага и сына и жениха дочери, чьим союзником выступает мать, тогда как после свадьбы отец становится союзником зятя, который приобретает себе смертельного врага в лице тещи. |
| But Henry did not go this time. | Но Генри в тот раз не поехал. |
| He rode to the River with Bon and then returned; after a time Sutpen returned home too, from where and for what purpose none were to know until the next Christmas, and that summer passed, the last summer, the past summer of peace and content, with Henry, doubtless without deliberate intent, pleading Bon's suit far better than Bon, than that indolent fatalist had ever bothered to plead it himself, and Judith listening with that serenity, that impenetrable tranquillity which a year or so before had been the young girl's vague and pointless and dreamy unvolition but was now already a mature woman's-a mature woman in love-repose. | Он проводил Бона до Реки и вернулся обратно; через некоторое время возвратился домой и Сатпен - куда и зачем он ездил, никто до следующего рождества не узнает; и прошло то лето, последнее лето мира и довольства, когда Г енри, - разумеется, сам того не сознавая, -способствовал сближению Бона с Джудит гораздо больше, нежели сам Бон - этот ленивый фаталист вряд ли стал бы до такой степени себя утруждать, - а Джудит внимала ему с тем безмятежным непроницаемым спокойствием, которое еще год назад было смутной и бесцельной мечтательностью молодой девицы, теперь же превратилось в спокойную сдержанность зрелой -зрелой и влюбленной - женщины. |
| That's when the letters came, and Henry reading them all, without jealousy, with that complete abnegant transference, metamorphosis into the body which was to become his sister's lover. | Именно тогда начали приходить письма, и Генри читал их все подряд, без всякой ревности, самоотверженно и безоглядно перевоплощаясь в того, кто должен был стать возлюбленным его сестры. |
| And Sutpen saying nothing yet about what he had learned in New Orleans but just waiting, unsuspected even by Henry and Judith, waiting for what nobody knows, perhaps in the hope that when Bon learned, as he would be obliged to, that Sutpen had discovered his secret, he (Bon) would realize that the game was up and not even return to school the next year. | А Сатпен еще ничего не говорил о том, что он узнал в Новом Орлеане, а только ждал, не внушая ни малейших подозрений ни Джудит, ни Генри, ждал неизвестно чего, быть может, надеясь, что Бон, узнав - а он неизбежно должен был это узнать, - что Сатпен открыл его тайну, поймет, что его карта бита, и на следующий год даже не вернется в университет. |
| But Bon did return. He and Henry met again at the University; the letters-from Henry and Bon both now making weekly journeys by the hand of Henry's groom; and Sutpen still waiting, certainly no one could say for what now, incredible that he should wait for Christmas, for the crisis to come to him-this man of whom it was said that he not only went out to meet his troubles, he sometimes went out and manufactured them. | Однако Бон вернулся. |
| But this time he waited and it came to him: Christmas, and Henry and Bon rode again to Sutpen's Hundred and even the town convinced now by Ellen that the engagement existed; that twenty-fourth of December, 1860, and the nigger children, with branches of mistletoe and holly for excuses, already lurking about the rear of the big house to shout | Они с Генри снова встретились в университете; письма - теперь уже и от Генри и от Бона -каждую неделю привозил в Сатпенову Сотню конюх Генри, а Сатпен все еще ждал, теперь уж поистине неизвестно чего, - ведь нельзя же предположить, что он ждал рождества и неминуемой катастрофы - он, человек, о котором говорили, будто он не только шел навстречу своим невзгодам, но порою создавал себе их сам. |
| "Christmas gift" at the white people, the rich city man come to court Judith, and Sutpen saying nothing even yet, not suspected yet unless possibly by Henry who brought the matter to its crisis that same night, and Ellen at the absolute flood's peak of her unreal and weightless life which with the next dawn was to break beneath her and wash her, spent amazed and uncomprehending, into the shuttered room where she died two years later-the Christmas Eve, the explosion, and none to ever know just why or just what happened between Henry and his father and only the cabin-to-cabin whispering of Negroes to spread the news that Henry and Bon had ridden away in the dark and that Henry had formally abjured his home and birthright. | Но на этот раз он их ждал и дождался: наступило рождество, Г енри с Боном снова приехали в Сатпенову Сотню, и теперь Эллен удалось даже убедить весь город, будто помолвка и в самом деле существует; настало 24 декабря 1860 года; черномазые ребятишки с ветками остролиста и омелы уже притаились на задах господского дома в ожидании минуты, когда можно будет пожелать белым людям веселого рождества; столичный богач приехал ухаживать за Джудит, а Сатпен все еще молчал, не внушая подозрений никому, разве что Генри, который в тот же вечер довел дело до катастрофы; между тем как Эллен качалась на гребне волны своей придуманной пустопорожней жизни, что на рассвете следующего дня рухнет, оглушит ее и, оторопевшую и растерянную, унесет и бросит в затемненную комнату, где она спустя два года и скончается, - итак, сочельник, взрыв, и никто никогда не узнает, что и почему произошло между Генри и Сатпеном, и только негры будут шепотом передавать из хижины в хижину рассказ о том, как Генри с Боном ночью уехали из дому и как Генри по всей форме отрекся от семьи и права первородства. |
| ' They went to New Orleans. | Они отправились в Новый Орлеан. |
| They rode through the bright cold of that Christmas day, to the River and took the steamboat, Henry still doing the leading, the bringing, as he always did until the very last, when for the first time during their entire relationship Bon led and Henry followed. | Ясным студеным рождественским утром они подъехали к Реке, где сели на пароход, и Генри всю дорогу шел впереди - так будет до самого конца, когда впервые за все время их знакомства впереди пойдет Бон, а Генри последует за ним. |
| Henry didn't have to go. | Генри совсем не нужно было ехать. |
| He had voluntarily made himself a pauper but he could have gone to his grandfather. | Он добровольно стал нищим, а ведь он мог бы пойти к деду. |
| No, he didn't have to go. | Нет, ему совсем не нужно было ехать. |
| Bon was riding beside him, trying to find out from him what had happened. | Бон скакал верхом рядом с ним, пытаясь выведать у него, что же случилось. |
| Bon knew of course what Sutpen had discovered in New Orleans, but he would need to know just what, just how much, Sutpen had told Henry, and Henry not telling him. | Бон, конечно, знал, что Сатпен обнаружил в Новом Орлеане, но ему хотелось узнать, что именно и сколько тот рассказал Генри, но Генри ничего ему не говорил. |
| Doubtless Henry was riding the new mare which he probably knew he would have to surrender, sacrifice too, along with all the rest of his life, inheritance, going fast now and his back rigid and irrevocably turned upon the house, his birthplace and all the familiar scene of his childhood and youth which he had repudiated for the sake of that friend with whom, despite the sacrifice which he had just made out of love and loyalty, he still could not be perfectly frank. | Г енри, без сомнения, уехал на новой кобыле, вероятно, зная, что ему придется отдать, принести в жертву и ее вместе со всей своей жизнью и наследием; он ехал быстро, держался прямо, он окончательно и бесповоротно повернулся спиной к родному дому, к привычному миру детства и юности, которые отринул ради друга, с кем, несмотря на жертву, только что принесенную им на алтарь верности и любви, он все еще не мог быть до конца откровенным. |
| Because he knew that what Sutpen had told him was true. | Ведь он знал, что Сатпен сказал ему правду. |
| He must have known that at the very instant when he gave his father the lie. | Он, без сомнения, понял это в ту самую секунду, когда обвинил отца во лжи. |
| So he dared not ask Bon to deny it; he dared not, you see. | Поэтому он не смел попросить Бона это опровергнуть, понимаешь, просто не смел. |
| He could face poverty, disinheritance, but he could not have borne that lie from Bon. | Он не боялся стать нищим, лишиться наследства, но услышать ложь от Бона было для него нестерпимо. |
| Yet he went to New Orleans. | И тем не менее он поехал в Новый Орлеан. |
| He went straight there, to the only place, the very place, where he could not help but prove conclusively the very statement which, coming from his father, he had called a lie. | Он поехал прямо туда, в то единственное место, где его ждало неопровержимое доказательство, что он напрасно обвинил отца во лжи. |
| He went there for that purpose; he went there to prove it. | Он поехал туда именно с этой целью, именно чтоб это доказать. |
| And Bon, riding beside him, trying to find out what Sutpen had told him-Bon who for a year and a half now had been watching Henry ape his clothing and speech, who for a year and a half now had seen himself as the object of that complete and abnegant devotion which only a youth, never a woman, gives to another youth or a man; who for exactly a year now had seen the sister succumb to that same spell which the brother had already succumbed to, and this with no volition on the seducer's part, without so much as the lifting of a finger, as though it actually were the brother who had put the spell on the sister, seduced her to his own vicarious image which walked and breathed with Bon's body. | А Бон ехал рядом с ним, пытаясь выведать, что сказал ему Сатпен, - Бон, который уже полтора года наблюдал, как Генри подражает его манере говорить и одеваться; он уже полтора года видел в себе предмет такой полной и беззаветной преданности, что только юноша - но отнюдь не женщина может подарить другому юноше или мужчине; он уже целый год видел, как сестра покоряется чарам, которым уже покорился брат, меж тем как сам соблазнитель не сделал для этого ровно ничего, даже и пальцем не двинул, и получилось, будто сестру зачаровал, обольстил ее брат, как бы переселившись в тело Бона. |
| Yet here is the letter, sent four years afterward, written on a sheet of paper salvaged from a gutted house in Carolina, with stove polish found in some captured Yankee stores; four years after she had had any message from him save the messages from Henry that he (Bon) was still alive. | Однако вот письмо, отосланное четыре года спустя; оно было написано печным лаком, захваченным на складе янки, на листе бумаги, взятом из разграбленного дома в Каролине, и это после того, как Джудит четыре года не получала о нем (о Боне) никаких известий, лишь Генри порою извещал ее, что тот еще жив. |
| So whether Henry now knew about the other woman or not, he would now have to know. | Словом, знал Генри о другой женщине или не знал - он неминуемо должен был узнать про нее теперь. |
| Bon realized that. | Бон это понял. |
| I can imagine them as they rode, Henry still in the fierce repercussive flush of vindicated loyalty, and Bon, the wiser, the shrewder even if only from wider experience and a few more years of age, learning from Henry without Henry's being aware of it, what Sutpen had told him. | Я даже представляю себе, как они едут - Генри все еще разгорячен отчаянной схваткой за честь друга; Бон - более мудрый, более хитрый, хотя бы только потому, что обладал большим жизненным опытом и был на несколько лет старше, -выведывает у простодушного Генри, что сказал ему Сатпен. |
| Because Henry would have to know now. | Ибо теперь Генри уже это знал. |
| And I don't believe it was just to preserve Henry as an ally, for the crisis of some future need. | И я не думаю, что Бон просто хотел удержать Г енри при себе на случай каких-либо осложнений в будущем. |
| It was because Bon not only loved Judith after his fashion but he loved Henry too and I believe in a deeper sense than merely after his fashion. | Бон не только по-своему любил Джудит, он любил также и Г енри, и, я думаю, гораздо глубже, чем просто "по-своему". |
| Perhaps in his fatalism he loved Henry the better of the two, seeing perhaps in the sister merely the shadow, the woman vessel with which to consummate the love whose actual object was the youth this cerebral Don Juan who, reversing the order, had learned to love what he had injured; perhaps it was even more than Judith or Henry either: perhaps the life, the existence, which they represented. | Быть может, в своем фатализме он любил Генри даже сильнее; быть может, он видел в сестре лишь тень, лишь женскую особь, на которую ему пришлось излить свою любовь, чьим истинным предметом был юноша, - быть может, этот рассудочный Дон Жуан, наперекор естественному порядку вещей научившийся любить то, что сам же ранил; быть может, он любил даже нечто большее, чем Генри или Джудит, а именно их существование, самый их образ жизни. |
| Because who knows what picture of peace he might have seen in that monotonous provincial backwater; what alleviation and escape for a parched traveler who had traveled too far at too young an age, in this granitebound and simple country spring. | Кто знает, какую мирную картину увидел он в этой унылой провинциальной глуши; какое облегчение и избавление нашел в этом скромном сельском, одетом в гранит роднике томимый жаждой путник, что слишком молодым проделал слишком долгий путь. |
| 'And I can imagine how Bon told Henry, broke it to him. | Я представляю себе, как Бон сообщил, рассказал это Генри. |
| I can imagine Henry in New Orleans, who had not yet even been in Memphis, whose entire worldly experience consisted of sojourns at other houses, plantations, almost interchangeable with his own, where he followed the same routine which he did at home-the same hunting and cockfighting, the same amateur racing of horses on crude homemade tracks, horses sound enough in blood and lineage yet not bred to race and perhaps not even' thirty minutes out of the shafts of a trap or perhaps even a carriage; the same square dancing with identical and also interchangeable provincial virgins, to music exactly like that at home, the same champagne, the best doubtless yet crudely dispensed out of the burlesqued pantomime elegance of Negro butlers who (and likewise the drinkers who gulped it down like neat whiskey between flowery and unsubtle toasts) would have treated lemonade the same way. | Могу также представить себе Г енри в Новом Орлеане - Г енри, который не бывал даже в Мемфисе, Генри, все знакомство которого с внешним миром сводилось к посещению других плантаторских домов и усадеб, почти ничем не отличавшихся от его собственных, где царил тот же издавна заведенный порядок, что и дома, - та же охота, те же петушиные бои, те же неумелые скачки по разбитым ухабистым дорогам на лошадях, хотя и чистых кровей, но не приученных к этому спорту и, наверно, лишь полчаса назад выпряженных из двуколки или даже из кареты; та же кадриль с совершенно одинаковыми, как две капли воды похожими друг на друга провинциальными девицами, под музыку точь-в-точь такую же, как дома; то же шампанское, несомненно, наивысшего сорта, но неуклюже поданное неотесанными, карикатурно расфранченными лакеями-неграми - ни дать ни взять персонажи ярмарочного балагана - они (равно как и гости, глотавшие его залпом, словно неразбавленное виски, под пошлые и выспренние тосты) точно так же обошлись бы и с простым лимонадом. |
| I can imagine him, with his puritan heritage that heritage peculiarly Anglo-Saxon-of fierce proud mysticism and that ability to be ashamed of ignorance and inexperience, in that city foreign and paradoxical, with its atmosphere at once fatal and languorous, at once feminine and steel-hard-this grim humorless yokel out of a granite heritage where even the houses, let alone clothing and conduct, are built in the image of a jealous and sadistic Jehovah, put suddenly down in a place whose denizens had created their All-Powerful and His supporting hierarchy-chorus of beautiful saints and handsome angels in the image of their houses and personal ornaments and voluptuous lives. | Я вижу, как этот юноша, воспитанный в пуританских традициях, в чисто англосаксонских традициях неистового гордого мистицизма, очутившись в этом чужеземном, полном противоречий городе, в атмосфере одновременно женственно-мягкой и твердой, как стальной клинок, одновременно гибельной и томной, мучительно стыдится своей неопытности и неискушенности; я вижу, как этот угрюмый грубоватый парень из суровой, как гранит, страны, где даже дома, не говоря об одежде и поведении, сработаны по образу и подобию подозрительного и злобного Иеговы, внезапно попадает в край, обитатели которого создали своего Всемогущего вкупе с его иерархическим сонмом благообразных святых и обворожительных ангелов по образу и подобию своих домов, своих роскошных украшений и сладострастной неги. |
| Yes, I can imagine how Bon led up to it, to the shock: the skill, the calculation, preparing Henry's puritan mind as he would have prepared a cramped and rocky field and planted it and raised the crop which he wanted. | Да, я могу себе представить, как Бон подводил Генри ко всему этому, к этому потрясению; как искусно и расчетливо готовил к нему пуританский ум Генри - так земледелец готовит к вспашке и посеву скудное каменистое поле, надеясь вырастить на нем богатый урожай. |
| It would be the fact of the ceremony, regardless of what kind, that Henry would balk at: Bon knew this. | Обряд бракосочетания - неважно, какой именно, -вот что должно было возмутить Генри, и Бон это знал. |
| It would not be the mistress or even the child, not even the Negro mistress and even less the child because of that fact, since Henry and Judith had grown up with a Negro half-sister of their own; not the mistress to Henry, certainly not the nigger mistress to a youth with Henry's background, a young man grown up and living in a milieu where the other sex is separated into three sharp divisions, separated (two of them) by a chasm which could be crossed but one time and in but one direction-ladies, women, females-the virgins whom gentlemen someday married, the courtesans to whom they went while on sabbaticals to the cities, the slave girls and women upon whom that first caste rested and to whom in certain cases it doubtless owed the very fact of its virginity-not this to Henry, young, strong-blooded, victim of the hard celibacy of riding and hunting to heat and make importunate the blood of a young man, to which he and his kind were forced to pass time away, with girls of his own class interdict and inaccessible and women of the second class just as inaccessible because of money and distance, and hence only the slave girls, the housemaids heated and cleaned by white mistresses or perhaps girls with sweating bodies out of the fields themselves and the young man rides up and beckons the watching overseer and says Send me Juno or Missylena or Chlory and then rides on into the trees and dismounts and waits. | Не любовница, не ребенок, даже не любовница-негритянка с ребенком: ведь Генри и Джудит сами выросли вместе со сводной сестрой-негритянкой; само по себе существование любовницы не смущало Г енри, а то, что эта любовница - черномазая, и вовсе не имело значения для юноши из такой среды, выросшего и живущего в обществе, где слабый пол делится на три четко разграниченные категории, разделенные (по крайней мере, две из них) пропастью, которую можно перейти только один раз и только в одну сторону: благородные дамы, женщины и девки -девственницы, на которых джентльмены рано или поздно женятся; куртизанки, которых они посещают по воскресеньям в городе; рабыни, без которых первая каста не могла бы существовать и которым она в известных случаях безусловно обязана своей девственностью, - нет, это не смущало Генри, здорового, крепкого юношу, чью кровь горячили верховая езда и охота, целомудренные забавы, в которых вынуждены проводить время он сам и ему подобные, для кого девушки их собственного круга - нечто запретное и недоступное, женщины второй категории столь же недоступны по причине недостатка денег и дальности расстояния, и остаются лишь рабыни: служанки, приученные к чистоте и опрятности белыми хозяйками, а то и потные работницы с полей; и вот молодой человек едет верхом в поле, подзывает надсмотрщика, велит ему прислать Юнону, Миссилену или Хлори, а потом скрывается в роще, спешивается и ждет. |
| No: it would be the ceremony, a ceremony entered into, to be sure, with a Negro, yet still a ceremony; this is 'what Bon doubtless thought. | Нет, без сомнения, думал Бон, тут все дело в обряде, правда, с участием негритянки, но все же в обряде. |
| So I can imagine him, the way he did it: the way in which he took the innocent and negative plate of Henry's provincial soul and intellect and exposed it by slow degrees to this esoteric milieu, building gradually toward the picture which he desired it to retain, accept. | Я представляю себе, как он это делает, как он берет невинную душу и разум провинциала Г енри и постепенно подвергает их воздействию этой экзотической среды, словно художник, мазок за мазком нанося на эту чистую доску картину, которую она, согласно его замыслу, должна принять и сохранить. |
| I can see him corrupting Henry gradually into the purlieus of elegance, with no foreword, no warning, the postulation to come after the fact, exposing Henry slowly to the surface aspect-the architecture a little curious, a little femininely flamboyant and therefore to Henry opulent, sensuous, sinful; the inference of great and easy wealth measured by steamboat loads in place of a tedious inching of sweating human figures across cotton fields; the flash and glitter of a myriad carriage wheels, in which women, enthroned and immobile and passing rapidly across the vision, appeared like painted portraits beside men in linen a little finer and diamonds a little brighter and in broadcloth a little trimmer and with hats raked a little more above faces a little more darkly swaggering than any Henry had ever seen before: and the mentor, the man for whose sake he had repudiated not only blood and kin but food and shelter and clothing too, whose clothing and walk and speech he had tried to ape, along with his attitude toward women and his ideas of honor and pride too, watching him with that cold and catlike inscrutable calculation, watching the picture resolve and become fixed and then telling Henry, | Я вижу, как он постепенно завлекает Генри в тенета роскошной жизни; как без объяснений, без предупреждений, показывая сначала следствие, а уж потом причину, открывает ему лишь внешнюю сторону - строения несколько причудливой, женственно пышной и потому на вкус Г енри чересчур роскошной, чувственной и греховной архитектуры; огромную легкую добычу, что измеряется грузом в трюмах пароходов, а не изнурительным трудом людей, обливающихся потом на хлопковых полях; блеск и сверканье колес проносящихся вихрем бесчисленных экипажей, в которых женщины, величественно неподвижные, словно на живописном портрете, восседают рядом с мужчинами - сорочки на них чуть более тонкие, костюмы чуть более щегольские, бриллианты чуть более чистой воды, шляпы чуть более лихо заломлены, лица чуть более самодовольные, нежели все, какие Генри доводилось встречать прежде; меж тем как наставник, человек, ради которого Генри отрекся не только от родного дома, но и от хлеба насущного, крова и одежды, чью манеру одеваться, ходить, говорить, равно как обращение с женщинами и понятия о гордости и чести он пытался перенять, наблюдает за ним с холодным непроницаемым расчетом, словно кошка; наблюдает, как эта картина становится четкой и ясной, и говорит Генри: |
| "But that's not it. | "Но это еще не главное. |
| That's just the base, the foundation. | Это лишь основание, фундамент. |
| It can belong to anyone": and Henry, | Это может получить каждый"; а Генри говорит ему: |
| "You mean, this is not it? | "Ты хочешь сказать, что главное не это? |
| That it is above this, higher than this, more select than this?": and Bon, | Что оно еще выше, значительнее и важнее?" - |
| "Yes. | "Да, - продолжает Бон. |
| This is only the foundation. | - Это лишь фундамент. |
| This belongs to anybody.": a dialogue without words, speech, which would fix and then remove without obliterating one line of the picture, this background, leaving the background, the plate prepared innocent again: the plate docile, with that puritan's humility toward anything which is a matter of sense, rather than logic, fact, the man, the struggling and suffocating heart behind it saying I will believe! | Это доступно каждому" - диалог без слов, речь, которая закрепит, а потом, не стирая ни единого штриха, удалит с картины задний план, и вот доска уже опять чиста, опять готова принять новое изображение; податливая доска с пуританским смирением перед всем, что относится к чувству, а не к логике, не к фактам, а за всем этим стоит человек со страждущей душою, задыхаясь, он твердит Я хочу верить! |
| I will! | Хочу! |
| I will! whether it is true or not, I will believe! waiting for the next picture which the mentor, the corrupter, intended for it: that next picture, following the fixation and acceptance of which the mentor would say again perhaps with words now, still watching the sober and thoughtful face but still secure in his knowledge and trust in that puritan heritage which must show disapproval instead of surprise or even despair and nothing at all rather than have the disapprobation construed as surprise or despair: | Хочу! Правда это или нет, я все равно хочу верить! а между тем доска ждет следующей картины, которую наставник, совратитель, уже для нее задумал; когда эта следующая картина будет воспринята и закреплена, наставник снова произнесет, быть может, на этот раз уже словами -все еще наблюдая это бесстрастное задумчивое лицо, он все еще уверен, что этот пуританин не удивится, не впадет в отчаяние, а выкажет только неодобрение или не выкажет ровно ничего, лишь бы его осуждение не истолковали как удивление или отчаянье, - наставник произнесет: |
| "But even this is not": and Henry, | "Но даже и это еще не главное", и тогда Генри спросит: |
| "You mean, it is still higher than this, still above this?" | "Ты хочешь сказать, что оно даже выше этого, что оно превосходит даже и это?" |
| Because he (Bon) would be talking now, lazily, almost cryptically, stroking onto the plate himself now the picture which he wanted there; I can imagine how he did it-the calculation, the surgeon's alertness and cold detachment, the exposures brief as to be cryptic, almost staccato, the plate unaware Of what the complete picture would show, scarce seen yet ineradicable-a trap, a riding horse standing before a closed and curiously monastic doorway in a neighborhood a little decadent, even a little sinister, and Bon mentioning the owner's name casually-this, corruption subtly anew by putting into Henry's mind the notion of one man of the world speaking to another, that Henry knew that Bon believed that Henry would know even from a disjointed word what Bon was talking about, and Henry the puritan who must show nothing at all rather than surprise or incomprehension-a facade shuttered and blank, drowsing in steamy morning sunlight, invested by the bland and cryptic voice with something of secret and curious and unimaginable delights. | Ведь теперь Бон будет говорить - лениво, чуть ли не таинственно; он теперь будет сам рисовать задуманную им картину; я даже вижу, как он это делает: точный расчет, ловкость и холодная отчужденность хирурга; мазки быстрые, настолько быстрые, что кажутся отрывистыми, таинственными; доска еще не знает, какова будет картина в законченном виде; картина еще едва намечена, но ее уже нельзя смыть: двуколка и верховая лошадь остановились перед закрытыми воротами, удивительно похожими на монастырские, в квартале несколько ущербном, даже несколько зловещем; Бон мимоходом называет имя хозяина совращение продолжается, он искусно внушает Генри, будто они беседуют как два светских человека, и потому он уверен, что Г енри поймет его с полуслова, а Г енри, пуританин, остается невозмутимым - лишь бы не выказать своего удивления или недоумения -глухой фасад с закрытыми ставнями дремлет в туманной дымке солнечного утра; тихий таинственный голос намекает на тайные странные неизъяснимые наслажденья. |
| Without his knowing what he saw it was as though to Henry the blank and scaling barrier in dissolving produced and revealed not comprehension to the mind, the intellect which weighs and discards, but striking instead straight and true to some primary blind and mindless 'foundation of all young male living dream and hope-a row of faces like a bazaar of flowers, the supreme apotheosis of chattelry, of human flesh bred of the two races for that sale-a corridor of doomed and tragic flower faces walled between the grim duenna row of old women and the elegant shapes of young men trim predatory and (at the moment) goatlike: this seen by Henry quickly, exposed quickly and then removed, the mentor's voice still bland, pleasant, cryptic, postulating still the fact of one man of the world talking to another about something they both understand, depending upon, counting upon still, the puritan's provincial horror of revealing surprise or ignorance, who knew Henry so much better than Henry knew him, and Henry not showing either, suppressing still that first cry of terror and grief, I will believe! | Генри не понимал, что он видит; казалось, будто эта глухая замшелая преграда, исчезая, открыла нечто, недоступное разуму, интеллекту, привыкшему взвешивать и отвергать, нечто, мгновенно и безошибочно бьющее прямо в цель, в самую первооснову слепых и бездумных желаний и надежд всякого молодого мужчины - ряд лиц, словно выставленные на прилавок цветы: наивысший апофеоз рабства, торговли человеческим телом, которое посредством смешения двух рас специально вырастили на продажу, длинный ряд обреченных, трагически прекрасных, как цветы, лиц, стесненный с одной стороны шеренгой свирепых старух-дуэний, с другой - строем молодых щеголей, элегантных, хищных и (в эту минуту) сильно смахивающих на козлов, все это Генри видит мельком, картину быстро открывают и тут же снова закрывают, голос наставника все еще звучит вкрадчиво, мягко, таинственно; он все еще изображает дело так, будто один светский человек беседует с другим о чем-то им обоим хорошо известном; он все еще надеется, рассчитывает, что провинциал-пуританин побоится выказать удивление или неведение; он знает Г енри неизмеримо лучше, чем Генри знает его; но и Генри тоже ничем не выдает себя, он все еще подавляет этот первый крик ужаса и горя Я хочу верить! |
| I will! | Хочу! |
| I will! | Хочу! |
| Yes, that brief, before Henry had had time to know what he had seen, but now slowing: now would come the instant for which Bon had builded-a wall, unscalable, a gate ponderously locked, the sober and thoughtful country youth just waiting, looking, not yet asking why? or what? the gate of solid beams in place of the lacelike iron grilling and they passing on, Bon knocking at a small adjacent doorway from which a swarthy man resembling a creature out of an old woodcut of the French Revolution erupts, concerned, even a little aghast, looking first at the daylight and then at Henry and speaking to Bon in French which Henry does not understand and Bon's teeth glinting for an instant before he answers in French: | Да, картина появляется и исчезает мгновенно, прежде чем Г енри успевает понять, что он увидел, но теперь темп замедляется, теперь должен наступить тот миг, ради которого Бон столько трудился; перед ним неприступная стена, ворота, запертые тяжелым засовом; бесстрастный задумчивый деревенский юноша ждет, смотрит, он еще не спрашивает, что и почему; ворота сделаны из массивных балок, а не из тонкого железного кружева; они подходят ближе, Бон стучится в маленькую калитку, появляется смуглый человек, напоминающий фигурку с гравюры времен французской революции; встревоженный, даже несколько ошеломленный, он смотрит на дневной свет, потом на Генри и обращается к Бону на французском языке, которого Г енри не знает; зубы Бона на мгновенье блеснули, и он отвечает тоже по-французски: |
| "With him? | "С ним? |
| An American? | С американцем? |
| He is a guest; I would have to let him choose weapons and I decline to fight with axes. | Он мой гость; мне следовало бы предоставить ему право выбрать оружие, но я не хочу драться на топорах. |
| No, no; not that. | Нет, нет, только не это. |
| Just the key." | Всего лишь ключ". |
| Just the key; and now, the solid gates closed behind them instead of before, no sight or evidence above the high thick walls of the low city and scarce any sound of it, the labyrinthine mass of oleander and jasmine, lantana, and mimosa walling yet again the strip of bare earth combed and curried with powdered shell, raked and immaculate and only the most recent of the brown stains showing now, and the voice-the mentor, the guide standing aside now to watch the grave provincial face-casually and pleasantly anecdotal: | Всего лишь ключ; и вот массивные ворота закрываются - не перед ними, а за ними; высокие толстые стены скрывают город и заглушают городской шум; непроходимые заросли олеандров, жасмина, лантаны и мимозы окружают полоску голой земли, приглаженную и посыпанную толчеными ракушками; она тщательно подметена и безукоризненно чиста, вот только не успели засыпать свежие бурые пятна; голос наставника он теперь отошел в сторону и наблюдает сумрачное лицо провинциала - звучит небрежно, непринужденно: |
| "The customary way is to stand back to back, the pistol in your right hand and the corner of the other cloak in your left. | "Обычно поступают так: становятся спиной к спине, в правой руке ты держишь пистолет, в левой - конец плаща противника. |
| Then at the signal you begin to walk and when you feel the cloak tauten you turn and fire. | Затем по сигналу ты идешь вперед и, когда почувствуешь, что плащ натянулся, оборачиваешься и стреляешь. |
| Though there are some now and then, when the blood is especially hot or when it is still peasant blood, who prefer knives and one cloak. | Правда, те, у кого кровь слишком уж горячая они по большей части из крестьян, - предпочитают пару ножей и один плащ. |
| They face one another inside the same cloak, you see, each holding the other's wrist with the left hand. | Завернувшись в плащ, они стоят лицом к лицу, и каждый левой рукой держит запястье противника. |
| But that was never my way" casual, chatty, you see, waiting for the countryman's slow question, who knew already now before he asked it: | Но я никогда к этому способу не прибегал...", понимаешь, так это легко, небрежно; он ждет вопроса медлительного провинциала Г енри, а тот, еще не успев спросить: |
| "What would you they be fighting for?" | "А зачем тебе... зачем им надо драться?", уже знает ответ. |
| 'Yes, Henry would know now, or believe that he knew now; anymore he would probably consider anticlimax though it would not be, it would be anything but that, the final blow, stroke, touch, the keen surgeonlike compounding which the now shocked nerves of the patient would not even feel, not know that the first hard shocks were the random and crude. | Да, Г енри теперь уже знает или думает, что знает; более того, он, наверное, сочтет все остальное менее важным, хотя на самом деле это не так это последний удар, штрих, мазок, последний смелый надрез хирургических ножниц, которого усыпленный наркозом больной даже и не ощутит, полагая, что после первых грубых вторжений самое худшее уже позади. |
| Because there was that ceremony. | Ведь оставался еще этот обряд. |
| Bon knew that that would be what Henry would resist, find hard to stomach and retain. | Бон знал, что именно его Генри не сможет стерпеть, проглотить и переварить. |
| Oh he was shrewd, this man whom for weeks now Henry was realizing that he knew less and less, this stranger immersed and oblivious now in the formal, almost ritual, preparations for the visit, finicking almost like a woman over the fit of the new coat which he would have ordered for Henry, forced Henry to accept for this occasion, by means of which the entire impression which Henry was to receive from the visit would be established before they even left the house, before Henry ever saw the woman: and Henry, the countryman, the bewildered, with the subtle tide already setting beneath him toward the point where he must either betray himself and his entire upbringing and thinking, or deny the friend for whom he had already repudiated home and kin and all; the bewildered, the (for that time) helpless, who wanted to believe yet did not see how he could, being carried by the friend, the mentor, through one of those inscrutable and curiously lifeless doorways like that before which he had seen the horse or the trap, and so into a place which to his puritan's provincial mind all of morality was upside down and all of honor perished-a place created for and by voluptuousness, the abashless and unabashed senses, and the country boy with his simple and erstwhile untroubled code in which females were ladies or whores or slaves looked at the apotheosis of two doomed races presided over by its own victim-a woman with a face like a tragic magnolia, the eternal female, the eternal Who-suffers; the child, the boy, sleeping in silk and lace to be sure yet complete chattel of him who, begetting him, owned him body and soul to sell (if he chose) like a calf or puppy or sheep; and the mentor watching again, perhaps even the gambler now thinking Have I won or lost? as they emerged and returned to Bon's rooms, for that while impotent even with talk, shrewdness, no longer counting upon that puritan character which must show neither surprise nor despair, having to count now (on anything) on the corruption itself, the love; he could not even say, | О, он был хитер, этот человек, которого Генри -как ему за эти недели стало ясно - понимал все меньше и меньше, этот чужестранец, который, теперь забыв обо всем на свете, занялся тщательными, почти ритуальными приготовлениями к предстоящему визиту, словно женщина, дотошно обсуждая фасон нового костюма, который он для этого случая заказал и чуть ли не насильно заставил Г енри от него принять, и потому впечатление, которое этот визит должен был на Г енри произвести, составилось еще прежде, чем они успели выйти из дому, прежде, чем Генри увидел эту женщину, а Генри, сельский житель, окончательно сбитый с толку, уже чуял под собою едва заметное течение, которое несло его туда, где ему придется либо изменить самому себе, всем своим привычкам, убеждениям и взглядам, либо лишиться друга, ради которого он уже отрекся от родного дома, от семьи и от всего остального; сбитый с толку и (в эту минуту) совершенно беспомощный, он хотел верить, но сомневался, сможет ли, а друг, наставник, уже вводил его через непроницаемые глухие ворота, наподобие тех, перед которыми он видел лошадь и двуколку, вводил прямо туда, где, по его провинциальным пуританским понятиям, мораль перевернута с ног на голову, а честь безвозвратно утрачена, - в обитель сладострастья, созданную сладострастьем и бесстыдной беззастенчивой чувственностью; и вот уже этот деревенский парень с его простым, дотоле непоколебимым представлением о мире, где женщины лишь благородные дамы, блудницы или рабыни, взирает на апофеоз смешения двух обреченных рас; здесь царствует его же собственная жертва - женщина с лицом трагически прекрасным, как цветок магнолии, воплощение вечной женственности, вечная страстотерпица; а ребенок, мальчик, хотя и спит в шелках и кружевах, все же остается рабом того, кто уже во время зачатия безраздельно владел его телом и душою и (при желании) мог продать его как теленка, ягненка или щенка; а между тем наставник опять за ним наблюдает, быть может, даже как игрок, стараясь угадать Выиграл я или проиграл? теперь, когда они вышли и возвращались на квартиру к Бону, тот на время лишился дара речи, лишился даже хитрости; он уж больше не рассчитывал на это пуританское свойство ни под каким видом не выказывать ни удивленья, ни отчаяния; теперь он мог рассчитывать (если оставалось на что) лишь на любовь совращенного им Генри; спросить: |
| "Well? | "Ну как? |
| What do you say bout it?" He could only wait, and that upon the absolutely unpredictable actions of a man who lived by instinct and not reason, until Henry should speak, | Что ты на это скажешь?" - он не мог. |
| "But a bought woman. | Он мог только ждать, а ведь один бог знает, каких выходок можно ожидать от человека, который руководствуется не разумом, а инстинктом, -ждать, пока Генри скажет: |
| A whore": and Bon, even gently now, | "Но ведь это продажная женщина, блудница", и тогда Бон, на этот раз даже ласково, возразит: |
| "Not whore. Dont say that. | "Нет, не блЧитать дальше
Тёмная тема
↓
↑
Сбросить
Интервал: ↓
↑
Закладка: Сделать
Похожие книги на "Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты", Уильям Фолкнер
Книги похожие на "Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты" читать онлайн бесплатно полные версии.
Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты отзывыОтзывы читателей о книге Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты, автор: Уильям Фолкнер. Читайте комментарии и мнения людей о произведении. Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв или расскажите друзьям
x
|
