Уильям Фолкнер - Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты
Тут можно читать онлайн Уильям Фолкнер - Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты - бесплатно
полную версию книги (целиком) без сокращений.
Жанр: Классическая проза.
Здесь Вы можете читать полную версию (весь текст)
онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть),
предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2,
найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации.
Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.
- Название:Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Уильям Фолкнер - Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты краткое содержание
Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Уильям Фолкнер, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru
Подобно другим представителям "потерянного поколения", вступив в литературу после Первой мировой войны, Фолкнер (лауреат Нобелевской премии 1949 г.) заявил о себе как писатель своеобразного стиля, отмеченного историзмом, тягой к символике и повествованию в нескольких временных пластах, эмоциональностью и необычайно высокой риторикой.
Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно, автор Уильям Фолкнер
Тёмная тема
↓
↑
Сбросить
Интервал:
↓
↑
Закладка:
Сделать
flower-laden dawns of that April and May and June filled with bugles, entering a hundred windows where a hundred still unbrided widows dreamed virgin unmeditant upon the locks of black or brown or yellow hair and Judith not one of these: and five of the company, mounted, with grooms and body servants in a forage wagon, in their new and unstained gray made a tour of the State with the flag, the company's colors, the segments of silk cut and fitted but not sewn, from house to house until the sweetheart of each man in the company had taken a few stitches in it, and Henry and Bon not of these either, since they did not join the company until after it departed.
А вечерами музыка, звуки скрипки и треугольников, мерцание свечей, трепет и колыханье занавесок на высоких окнах в темноте апрельской ночи, шуршанье кринолинов в вихрящемся кругу серых мундиров - гладкие обшлага солдат, золотые нашивки офицеров если это и не война аристократов, джентльменов, то, во всяком случае, армии джентльменов, где рядовой и полковник обращаются друг к другу по имени -не как два фермера в поле за плугом, не как продавец и покупатель в лавке возле ящиков с сыром, кусков ситца и бочонков с колесной мазью, а как джентльмены, либо поверх округлых напудренных плеч своих дам, либо за бокалом домашнего красного вина или привозного шампанского - музыка, последний вальс каждый вечер, пока, в ожидании отправки на фронт, проходят дни; нарядный суетный блеск в черной ночи - она еще не катастрофа, а всего лишь темный фон; извечная благоуханная последняя весна юности; но все это без Джудит, без романтика Генри, без фаталиста Бона, ибо они в каком-то укрытии сторожат друг друга; напоенные ароматом цветов бессчетные рассветы того апреля, мая и июня; звуки рожков врываются в сотни комнат, где, разметав локоны черных, каштановых и золотых волос, спят беззаботным сном праведниц сотни обреченных на вдовство невест; но Джудит нет среди них; пятеро солдат из роты, в новой, с иголочки, серой форме, верхами, в сопровождении фуражной повозки с лакеями и конюхами едут по всему штату; они везут флаг, ротное знамя, составленное из сметанных на живую нитку, но еще не сшитых шелковых лоскутьев, везут его из дома в дом, и возлюбленная каждого солдата делает на знамени несколько стежков; но Генри и Бона нет и среди них - ведь они присоединились к роте лишь после того, как она отправилась на фронт.
| They must have emerged from whatever place it was that they lurked in, emerging as though unnoticed from the roadside brake or thicket, to fall in as the marching company passed; the two of them-the youth and the man, the youth deprived twice now of his birthright, who should have made one among the candles and fiddles, the kisses and the desperate tears, who should have made one of the color guard itself which toured the State with the unsewn flag; and the man who should not have been there at all, who was too old to be there at all, both in years and experience: that mental and spiritual orphan whose fate it apparently was to exist in some limbo halfway between where his corporeality was and his mentality and moral equipment desired to be-an undergraduate at the University, yet by the sheer accumulation of too full years behind him forced into the extra-academic of a law class containing six members; in the War, by that same force removed into the isolation of commissioned rank. | Они, наверное, вышли из своего укрытия и, когда рота проходила мимо, незаметно появившись из придорожных кустов, встали в строй - юноша и зрелый мужчина; юноша, теперь уже дважды лишившийся права первородства, которому следовало быть там, среди свечей и скрипок, среди поцелуев и горьких слез; он должен был вместе с другими знаменщиками везти по штату несшитое ротное знамя; и мужчина, которому там вообще нечего было делать, ибо он был для этого слишком стар и по годам, и по жизненному опыту; обреченный на интеллектуальное и духовное сиротство, на прозябание где-то на полдороге между той частью пространства, где пребывала его телесная оболочка, и той, куда влекли его интеллектуальные и нравственные побуждения - недоучившийся великовозрастный студент, вынужденный в силу своего старшинства посещать дополнительный юридический семинар, состоящий всего-навсего из шести слушателей, а на Войне в силу того же обстоятельства отделенный от остальных офицерским чином. |
| He received a lieutenancy before the company entered its first engagement even. | Его произвели в лейтенанты даже прежде, чем рота вступила в первую перестрелку. |
| I don't think he wanted it; I can even imagine him trying to avoid it, refuse it. | Я не думаю, чтобы он хотел получить этот чин, я почти уверен, что он пытался от этого уклониться, отказаться. |
| But there it was, he was, orphaned once more by the very situation to which and by which he was doomed-the two of them officer and man now but' still watcher and watched, waiting for something but not knowing what, what act of fate, destiny, what irrevocable sentence of what Judge or Arbiter between them since nothing less would do, nothing halfway or reversible would seem to suffice-the officer, the lieutenant who possessed the slight and authorized advantage of being able to say You go there, of at least sometimes remaining behind the platoon which he directed; the private who carried that officer, shot through the shoulder, on his back while the regiment fell back under the Yankee guns at Pittsburgh Landing, carried him to safety apparently for the sole purpose of watching him for two years more, writing Judith meanwhile that they were both alive, and that was all. | Но так случилось, и то самое положение, в силу которого он уже заранее был обречен, еще раз его осиротило; и вот они оба теперь уже солдат и офицер, но все еще сторож и тот, кого сторожат, ждут, сами не зная чего - то ли перста судьбы, рока, то ли непреложного приговора некоего Судии или Арбитра, который только и может решить, кто из них прав, кто виноват, ибо на меньшее, ни на какие полумеры, они не согласны - офицер, лейтенант, обладающий сомнительным преимуществом командовать и хотя бы изредка оставаться позади вверенного ему взвода; солдат, который вынес с поля боя этого офицера, раненного в плечо, когда их полк отступал под огнем янки в битве при Питсберг-Лендинге, и доставил в безопасное место, по-видимому, с единственной целью сторожить его еще два года, после чего написал Джудит, что они оба еще живы, и только. |
| 'And Judith. | И еще Джудит. |
| She lived alone now. | Она теперь жила одна. |
| Perhaps she had lived alone ever since that Christmas day last year and then year before last and then three years and then four years ago, since though Sutpen was gone now with his and Sartoris' regiment and the Negroes-the wild stock with which he had created Sutpen's Hundred-had followed the first Yankee troops to pass through Jefferson, she lived in anything but solitude, what with Ellen in bed in the shuttered room, requiring the unremitting attention of a child while she waited with that amazed and passive uncomprehension to die; and she (Judith) and Clytie making and keeping a kitchen garden of sorts to keep them alive; and Wash Jones, living in the abandoned and rotting fishing camp in the river bottom which Sutpen had built after the first woman-Ellen-entered his house and the last deer and bear hunter went out of it, where he now permitted Wash and his daughter and infant granddaughter to live, performing the heavy garden work and supplying Ellen and Judith and then Judith with fish and game now and then, even entering the house now, who until Sutpen went away, had never approached nearer than the scuppernong arbor behind the kitchen where on Sunday afternoons he and Sutpen would drink from the demijohn and the bucket of spring water which Wash fetched from almost a mile away, Sutpen in the barrel stave hammock talking and Wash squatting against a post, chortling and guffawing. | Быть может, она жила одна с того самого рождества - год, два, три и, наконец, четыре; ведь хотя Сатпен уехал со своим и Сарторисовым полком, а негры - дикари, чьими руками он создал Сатпенову Сотню, - сбежали за первыми же войсками янки, которые прошли через Джефферсон, она никогда не оставалась в одиночестве - в затемненной комнате лежала прикованная к постели Эллен, словно малый ребенок, требующий неусыпных забот, она в изумлении и полной растерянности ждала смерти; она (Джудит) и Клити возделывали какое-то подобие огорода, чтобы не умереть с голоду; в пойме реки, в заброшенной полуразвалившейся рыбачьей хижине, построенной Сатпеном, когда первая женщина - Эллен - вошла в его дом, а последний охотник на медведей и оленя из него вышел, теперь с разрешения Сатпена жил с дочерью и маленькой внучкой Уош Джонс, который выполнял тяжелую работу на огороде и иногда приносил Эллен и Джудит, а позже одной только Джудит рыбу и дичь; теперь он даже был вхож в дом - до отъезда Сатпена он никогда не появлялся ближе виноградной беседки за кухней, где воскресными вечерами они с Сатпеном пили виски из большой оплетенной бутыли, запивая ключевой водою из ведра, которую Уош приносил с родника чуть ли не за милю; при этом Сатпен лежал в гамаке, сделанном из бочарных досок, и разглагольствовал, а Уош, прислонившись к столбу, сидел на корточках, фыркал и ухмылялся. |
| It was not solitude and certainly not idleness for Judith: the same impenetrable and serene face, only a little older now, a little thinner now, which had appeared in town in the carriage beside her father's within a week after it was learned that her fiance and her brother had quitted the house in the night and vanished. | Нет, Джудит не знала одиночества, а праздности и подавно; ее лицо, как всегда непроницаемое, невозмутимое, лишь чуть-чуть осунулось, чуть-чуть постарело с тех пор, как стало известно, что ее жених и брат ночью покинули дом и исчезли; не прошло и недели, как она с отцом появилась в карете в городе. |
| When she came to town now, in the made-over dress which all Southern women now wore, in the carriage still but drawn now by a mule, a plow mule, soon the plow mule, and no coachman to drive it either, to put the mule in the harness and take it out, to join the other women-there were wounded in Jefferson then-in the improvised hospital where (the nurtured virgin, the supremely and traditionally idle) they cleaned and dressed the self-fouled bodies of strange injured and dead and made lint of the window curtains and sheets and linen of the houses in which they had been born; there were none to ask her about brother and sweetheart, while they talked among themselves of sons and brothers and husbands with tears and grief perhaps, but at least with certainty, knowledge. | Теперь, когда она приезжала в город, в перешитом старом платье, какие ныне носили все южанки, все еще в карете, но теперь запряженной мулом -его сейчас только выпрягли из плуга, а потом снова впрягут в плуг; без кучера, который бы этого мула погонял, запрягал и распрягал, она (эта девственница, воспитанная в освященной традициями полнейшей праздности) вместе с другими женщинами в импровизированном лазарете - в Джефферсоне уже появились раненые - обмывала грязные, вонючие тела убитых незнакомцев, перевязывала раны и щипала корпию из занавесей, простынь и скатертей, взятых в домах, где они родились и выросли, и ни одна из этих женщин, рассказывавших друг другу о братьях, сыновьях и мужьях быть может, с тоской и со слезами, но по крайней мере нечто, известное им наверняка, - ни одна из них не спрашивала ее о женихе и брате. |
| Judith waiting too, like Henry and Bon, not knowing for what, but unlike Henry and Bon, not even knowing for why. | Джудит, подобно Г енри и Бону, тоже ждала, сама не зная чего, но, в отличие от Генри и Бона, не зная даже и зачем. |
| Then Ellen died, the butterfly of a forgotten summer two years defunctive now the substanceless shell, the shade impervious to any alteration of dissolution because of its very weightlessness: no body to be buried: just the shape, the recollection, translated on some peaceful afternoon without bell or catafalque into that cedar grove, to lie in powder light paradox beneath the thousand pounds of marble monument which Sutpen (Colonel Sutpen now, since Sartoris had been deposed at the annual election of regimental officers the year before) brought in the regimental forage wagon from Charleston, South Carolina and set above the faint grassy depression which Judith told him was Ellen's grave. | Потом умерла Эллен, бабочка забытого лета, которой уже два года не было среди живых -пустая бесплотная оболочка, тень, из-за самой своей невесомости неподвластная ни измененьям, ни распаду, и не было тела, чтобы предать его земле, а была лишь форма, воспоминание, которое мирным летним вечером без погребального звона и катафалка перенесли в можжевеловую рощу, где оно превратится в прах, эфемерное ничто под тысячефунтовым мраморным надгробьем, которое Сатпен (теперь уже полковник Сатпен, потому что годом раньше на ежегодных выборах полковых офицеров Сарторис был смещен со своей должности) привез в полковом фуражном фургоне из Чарльстона, что в штате Южная Каролина, и водрузил над небольшим поросшим травою углублением, где, по словам Джудит, была могила Эллен. |
| And then her grandfather died, starved to death nailed up in his own attic, and Judith doubtless inviting Miss Rosa to come out to Sutpen's Hundred to live and Miss Rosa declining, waiting, too, apparently upon this letter, this first direct word from Bon in four years and which, a week after she buried him, too, beside her mother's tombstone, she brought to town herself, in the surrey drawn by the mule which both she and Clytie had learned to catch and harness, and gave to your grandmother, bringing the letter voluntarily to your grandmother, who (Judith) never called on anyone now, had no friends now, doubtless knowing no more why she chose your grandmother to give the letter to than your grandmother knew; not thin now but gaunt, the Sutpen skull showing indeed now through the worn, the Coldfield, flesh, the face which had long since forgotten how to be young and yet absolutely impenetrable, absolutely serene: no mourning, not even grief, and your grandmother saying, | А потом на заколоченном гвоздями чердаке собственного дома умер с голоду дед Джудит, и она, наверное, предложила мисс Розе переехать в Сатпенову Сотню, но мисс Роза отказалась, вероятно тоже ожидая этого письма, первой за все четыре года вести от самого Бона, письма, которое она (Джудит), похоронив Бона рядом с памятником матери, через неделю самолично привезла в город в двухместном экипаже, запряженном мулом, - они с Клити теперь научились ловить его и запрягать - и отдала твоей бабушке, по собственной воле отдала твоей бабушке; она (Джудит), которая теперь ни к кому не ездила, у которой теперь не было друзей, наверное, как и твоя бабушка, не смогла бы объяснить, почему выбрала хранительницей этого письма именно ее; она теперь не просто похудела, а совсем отощала, и под иссохшей колдфилдовской плотью ясно проступал сатпеновский череп; лицо, давно забывшее молодость, было совершенно непроницаемым, совершенно невозмутимым; ни траура, ни даже скорби, и твоя бабушка спросила: |
| "Me? | "Я? |
| You want me to keep it?" | Вы хотите, чтобы его хранила я?" |
| ' "Yes," Judith said. | "Да, - отвечала Джудит. |
| "Or destroy it. | - Вы можете его уничтожить. |
| As you like. | Как хотите. |
| Read it if you like or don't read it if you like. | Хотите - прочитайте, не хотите - не читайте. |
| Because you make so little impression, you see. | Видите ли, человек не оставляет по себе почти никаких следов. |
| You get born and you try this and you don't know why only you keep on trying it and you are born at the same time with a lot of other people, all mixed up with them, like trying to, having to, move your arms and legs with strings only the same strings are hitched to all the other arms and legs and the others all trying and they don't know why either except that the strings are all in one another's way like five or six people all trying to make a rug on the same loom only each one wants to weave his own pattern into the rug; and it cant matter, you know that, or the Ones that set up the loom would have arranged things a little better, and yet it must matter because you keep on trying or having to keep on trying and then all of a sudden it's all over and all you have left is a block of stone with scratches on it provided there was someone to remember to have the marble scratched and set up or had time to, and it rains on it and the sun shines on it and after a while they don't even remember the name and what the scratches were trying to tell, and it doesn't matter. | Рождаешься на свет, пытаешься что-то делать, сам не зная почему, но все равно продолжаешь свои попытки; родившись одновременно со множеством других людей, ты связан с ними, и потому, пытаясь двинуть рукой или ногой, ты как бы дергаешь за веревочки, но веревочки привязаны к рукам и ногам всех остальных, и все они тоже пытаются за них дергать и тоже не знают почему, знают только, что все веревочки перепутались и мешают друг другу, все равно как если бы пять или шесть человек пытались соткать ковер на одном ткацком станке, причем каждый хотел бы вплести в него свой собственный узор, но ты знаешь, что это не имеет никакого значения иначе те, кто сотворил этот станок, устроили бы все гораздо лучше, и все же это не может не иметь значения - ведь ты продолжаешь свои попытки, во всяком случае должен их продолжать, а потом вдруг оказывается, что все кончено, и от тебя осталась всего лишь каменная глыба, на которой что-то нацарапано если, конечно, кто-нибудь удосужился этот мрамор поставить и что-то на нем нацарапать, и вот на него льет дождь и светит солнце, и вскоре никто уже не помнит ни имени, ни что эти царапины означают, и это тоже не имеет значения. |
| And so maybe if you could go to someone, the stranger the better, and give them something-a scrap of paper-something, anything, it not to mean anything in itself and them not even to read it or keep it, not even bother to throw it away or destroy it, at least it would be something just because it would have happened, be remembered even if only from passing from one hand to another, one mind to another, and it would be at least a scratch, something, something that might make a mark on something that was once for the reason that it can die someday, while the block of stone cant be is because it never can become was because it cant ever die or perish..." and your grandmother watching her, the impenetrable, the calm, the absolutely serene face, and crying: ' | Так вот, если вы можете пойти к кому-нибудь, лучше всего к совсем чужому, и дать ему что-нибудь, хотя бы клочок бумаги, неважно, что именно, пусть даже оно само по себе не имеет никакого смысла, а этот человек не станет даже его читать, хранить, не удосужится даже выбросить его и уничтожить, все равно это будет нечто, хотя бы только потому, что когда-то случилось и запомнилось, пусть даже только тем, что перешло из рук в руки, из одной головы в другую, и пусть это будет хотя бы царапина, хотя бы нечто, оставившее след на чем-то, что когда-то было - было хотя бы лишь по одному тому, что однажды оно может умереть, тогда как о каменной глыбе нельзя сказать, что она есть, ибо о ней никогда нельзя сказать, что она была ведь она никогда не может ни погибнуть, ни умереть..." И твоя бабушка, глядя на нее, на это спокойное, непроницаемое, совершенно невозмутимое лицо, воскликнула: |
| "No! | "Нет! |
| No! | Нет! |
| Not that! Think of your-" and the face watching her, comprehending, still serene, not even bitter: ' | Только не это! |
| "Oh. | Подумайте о вашем..." - и хотя на этом все еще невозмутимом лице не было даже и тени горечи, убедилась, что Джудит ее поняла. |
| I? | "А, вот вы о чем. |
| No, not that. Because somebody will have to take care of Clytie, and father, too, soon, who will want something to eat after he comes home because it wont last much longer since they have begun to shoot one another now. | Нет, нет, этого не бойтесь. |
| No. | Ведь кому-то надо позаботиться о Клити, а скоро и об отце - ему надо будет что-то есть, когда он вернется домой; ведь теперь, наверное, осталось недолго, раз они уже начали стрелять друг в друга. |
| Not that. | Нет, нет, этого не бойтесь. |
| Women don't do that for love. | Женщины из-за любви так не поступают. |
| I don't even believe that men do. | Я даже не верю, что так поступают мужчины. |
| And not now, anyway. | Во всяком случае, не теперь. |
| Because there wouldn't be any room now, for them to go to, whereever it is, if it is. | Ведь теперь там, где бы это место ни находилось, если оно вообще существует, будет слишком тесно. |
| It would be full already. | Там уже и так все переполнено. |
| Glutted. | Набито до отказа. |
| Like a theater, an opera house, if what you expect to find is forgetting, diversion, entertainment; like a bed already too full if what you want to find is a chance to lie still and sleep and sleep and sleep"-Mr Compson moved. | Как в театре, в опере, если ты ищешь забвенья, развлечения, забавы; как в постели, в которой уже кто-то лежит, если ты хочешь спокойно лечь и спать, спать, спать..." Мистер Компсон задвигался. |
| Half rising, Quentin took the letter from him and beneath the dim bug-fouled globe opened it, carefully, as though the sheet, the desiccated square, were not the paper but the intact ash of its former shape and substance: and meanwhile Mr Compson's voice speaking on while Quentin heard it without listening: | Квентин привстал, взял у него письмо и под тусклой, засиженной мухами лампочкой развернул - бережно и осторожно, словно этот листок, этот иссеченный складками квадратик был не бумагой, а лишь сохранившим прежнюю форму и содержание пеплом; между тем голос мистера Компсона все еще звучал, а Квентин, не слушая, все еще слышал: |
| 'Now you can see why I said that he loved her. | - Теперь ты видишь, почему я сказал, что он ее любил. |
| Because there were other letters, many of them, gallant flowery indolent frequent and insincere, sent by hand over that forty miles between Oxford and Jefferson after that first Christmas-the metropolitan gallant's idle and delicately flattering (and doubtless to him, meaningless) gesture to the bucolic maiden-and that bucolic maiden, with that profound and absolutely inexplicable tranquil patient clairvoyance of women against which that metropolitan gallant's foppish posturing was just the jackanape antics of a small boy, receiving the letters without understanding them, not even keeping them, for all their elegant and gallant and tediously contrived turns of form and metaphor, until the next one arrived. | Ведь были и другие письма, их было много -изящных, высокопарных, небрежных, похожих друг на друга, неискренних писем, которые посыльный привозил за сорок миль из Оксфорда в Джефферсон, начиная с того первого рождества -праздные, изысканные (и для него, несомненно, лишенные всякого смысла) комплименты, которые столичный фат расточает наивной деревенской девице, и эта наивная деревенская девица спокойно, терпеливо, с глубоким, совершенно необъяснимым женским ясновиденьем, по сравнению с которым претенциозное позерство этого столичного фата кажется просто кривляньем глупого мальчишки, получает письма, ничего в них не понимает и, невзирая на все их изящные, тщательно продуманные метафоры и фигуры речи, не хранит ни одного даже до прихода следующего. |
| But keeping this one which must have reached her out of a clear sky after an interval of four years, considering this one worthy to give to a stranger to keep or not to keep, even to read or not to read as the stranger saw fit, to make that scratch, that undying mark on the blank face of the oblivion to which we are all doomed, of which she spoke-' Quentin hearing without having to listen as he read the faint spidery script not like something impressed upon the paper by a once-living hand but like a shadow cast upon it which had resolved on the paper the instant before he looked at it and which might fade, vanish, at any instant while he still read: the dead tongue speaking after the four years and then after almost fifty more, gentle sardonic whimsical and incurably pessimistic, without date or salutation or signature: You will notice how I insult neither of us by claiming this to be a voice from the defeated even, let alone from the dead. In fact, if I were a philosopher I should deduce and derive a curious and apt commentary on the times and augur of the future from this letter which you now hold in your hands-a sheet of notepaper with, as you can see, the best of French watermarks dated seventy years ago, salvaged (stolen if you will) from the gutted mansion of a ruined aristocrat; and written upon in the best of stove polish manufactured not twelve months ago in a New England factory. | Однако это письмо, которое после четырехлетнего перерыва, казалось, свалилось на нее как гром среди ясного неба, она хранит; она считает его таким важным, что отдает совершенно чужой женщине, предоставляя той по своему усмотрению хранить его или не хранить, читать или не читать, лишь для того, чтоб нанести ту царапину, оставить тот бессмертный след на пустом и гладком лике забвенья, которому, по ее словам, мы все обречены... Квентин слушал краем уха; он разбирал эти письмена, бледные, тонкие, как паутина, словно их оставила на бумаге не рука некогда жившего на земле человека, а тень - упав на бумагу, она рассеялась за секунду до того, как он на нее взглянул, и, пока он читает, может в любое мгновенье раствориться и окончательно исчезнуть; до него доносился голос умершего, который четыре года, а потом еще пятьдесят лет назад язвительно и мягко произносил замысловатые, исполненные неизбывной горечи слова, без подписи, без даты: Я думаю, что не оскорблю ни себя, ни Вас, утверждая, будто к Вам взывает голос одного из побежденных, а тем более мертвых. |
| Yes. | В самом деле, будь я философом, я вывел бы из этого письма, которое Вы сейчас держите в руках, любопытные и исчерпывающие выводы касательно нынешних времен, а также предсказание на будущее - из этого листа почтовой бумаги с превосходнейшими, как Вы сами можете убедиться, французскими водяными знаками семидесятилетней давности, найденного (или, если угодно, похищенного) в разграбленном имении разоренного аристократа и исписанного превосходнейшим произведенным не более двенадцати месяцев назад на одной из фабрик Новой Англии печным лаком. |
| Stove polish. | Да, печным лаком. |
| We captured it: a story in itself. | Мы его реквизировали, но это особая история. |
| Imagine us, an assortment of homogeneous scarecrows, I wont say hungry because to a woman, lady or female either, below Mason's and Dixon's in this year of grace 1865, that word would be sheer redundancy, like saying that we were breathing. | Представьте себе нас, сборище совершенно одинаковых огородных чучел, я не скажу голодных, ибо женщине, будь то аристократка или простолюдинка, находящейся за пределами линии Мейсон-Диксон в нынешнем благословенном 1865 году, это слово, несомненно, показалось бы попросту излишним, все равно как если б я сказал, что мы дышим. |
| And I won't say ragged or even shoeless, since we have been both long enough to have grown accustomed to it, only thank God (and this restores my faith not in human nature perhaps but at least in man) that he really does not become inured to hardship and privation: it is only the mind, the gross omnivorous carrion-heavy soul which becomes inured; the body itself, thank God, never reconciled from the old soft feel of soap and clean linen and something between the sole of the foot and the earth to distinguish it from the foot of a beast. | Я не скажу также - оборванных или даже, босых, ибо мы так долго ходим в лохмотьях и без сапог, что могли бы уже к этому привыкнуть; но слава богу (и это восстанавливает мою веру - если не в человеческую природу, то, по крайней мере, в людей), человек, в сущности, не привыкает к нужде и лишениям; к ним привыкает только его дух, грубая, всеядная, пресытившаяся падалью душа; само же тело, слава богу, никогда не забывает прежнего приятного ощущения мыла, чистого белья и чего-то такого между ступнею и землей, что отличает его ногу от лапы дикого зверя. |
| So say we merely needed ammunition. | Итак, скажем, что мы просто нуждались в амуниции. |
| And imagine us, the scarecrows with one of those concocted plans of scarecrow desperation which not only must but do work, for the reason that there is absolutely no room for alternative before man or heaven, no niche on earth or under it for failure to find space either to pause or breathe or be graved and sepulchered; and we (the scarecrows) bringing it off with a great deal of elan, not to say noise; imagine, I say, the prey and prize, the ten plump defenseless sutlers' wagons, the scarecrows tumbling out box after beautiful box after beautiful box stenciled each with that U. and that S. which for four years now has been to us the symbol of the spoils which belong to the vanquished, of the loaves and the fishes as was once the incandescent Brow, the shining nimbus of the Thorny Crown; and the scarecrows clawing at the boxes with stones and bayonets and even with bare hands and opening them at last and finding-What? | А теперь вообразите, как мы, огородные чучела, носимся с одним из тех планов, какие только могут зародиться в головах отчаявшихся чучел, и не только должны, но и не могут не удаться - по той простой причине, что ни у бога, ни у человека нет иного выбора, а на земле и под землей нет места, где в случае поражения можно было бы либо остановиться и передохнуть, либо сойти в могилу, и вот мы (чучела) беремся за дело с величайшим пылом, чтобы не сказать - с шумом; и теперь представьте себе нашу добычу и награду - десять тяжелых беззащитных маркитантских фургонов; вообразите, как чучела сбрасывают один за другим великолепные ящики, на которых по трафарету выведены буквы С и Ш - они были для нас символом трофеев, принадлежавших побежденным, символом рыб и хлебов, как во время оно пылающее чело, осиянное нимбом тернового венца; и вот чучела взламывают эти ящики камнями, штыками и даже голыми руками, в конце концов их открывают и находят - что бы вы думали? |
| Stove polish. | Печной лак. |
| Gallons and gallons and gallons of the best stove polish, not a box of it a year old yet and doubtless still trying to overtake General Sherman with some belated amended field order requiring him to polish the stove before firing the house. | Галлоны, галлоны и галлоны, наилучшего печного лака, все ящики сработаны не больше года назад и, очевидно, все еще догоняют генерала Шермана во исполнение какого-то запоздалого приказа, предписывающего ему покрыть лаком печку, прежде чем поджечь дом. |
| How we laughed. | Как мы смеялись! |
| Yes, we laughed, because I have learned this at least during these four years that, it really requires an empty stomach to laugh with, that only when you are hungry or frightened do you extract some ultimate essence out of laughing just as the empty stomach extracts the ultimate essence out of alcohol. | Да, мы смеялись, ибо за эти четыре года я, по крайней мере, понял одно - смеяться можно лишь на голодный желудок, и лишь когда ты голоден или напуган, ты можешь извлечь некую квинтэссенцию из смеха - так пустой желудок извлекает квинтэссенцию из алкоголя. |
| But at least we have stove polish. | Но, по крайней мере, у нас теперь есть печной лак. |
| We have plenty of it. | У нас его очень много. |
| We have too much, because it does not take much to say what I have to say, as you can see. | Даже слишком много, ибо, как Вы сами можете убедиться, для того, что я имею Вам сказать, много не потребуется. |
| And so the conclusion and augury which I draw, even though no philosopher, is this. | И потому, даже не будучи философом, я вывожу нижеследующее заключение и предсказание: |
| We have waited long enough. | Мы ждем уже достаточно долго. |
| You will notice how I do not insult you either by saying I have waited long enough. | Заметьте, я не обижаю Вас, говоря, что я жду достаточно долго. |
| And therefore, since I do not insult you by saying that only I have waited, I do not add, expect me. | И потому, коль скоро я не обижаю Вас словами, что жду только я один, я не добавляю: ожидайте моего возвращения. |
| Because I cannot say when to expect me. | Ибо я не могу сказать, когда вернусь. |
| Because what WAS is one thing, and now it is not because it is dead, it died in 1861, and therefore what IS-(There. | Ведь то, что БЫЛО, - это одно, и теперь его нет, ибо оно мертво, оно умерло в 1861 году, и поэтому то, что ЕСТЬ... Ну вот. |
| They have started firing again. which-to mention it-is redundancy too, like the breathing or the need of ammunition. | Они снова начали стрелять. Впрочем, упоминать о последнем так же излишне, как о том, что мы дышим или нуждаемся в амуниции. |
| Because sometimes I think it has never stopped. | Ибо порою мне кажется, что стрельба никогда не прекращалась. |
| It hasn't stopped of course; I don't mean that. | Разумеется, она не прекращалась, но дело не в этом. |
| I mean, there has never been any more of it, that there was that one fusillade four years ago which sounded once and then was arrested, mesmerized raised muzzle by raised muzzle, in the frozen attitude of its own aghast amazement and never repeated and it now only the loud aghast echo jarred by the dropped musket of a weary sentry or by the fall of the spent body itself, out of the air which lies over the land where that fusillade first sounded and where it must remain yet because no other space under Heaven will receive it. | Я хочу сказать, что никакой стрельбы больше не было с тех пор, как четыре года назад был произведен первый залп; он прогремел и умолк; жерло одного орудия, в изумлении и ужасе от содеянного, поднялось ввысь и, завороженное гипнозом, остановилось и застыло против другого; залп больше никогда не повторялся, и теперь до нас доносятся лишь жуткие раскаты эха от дребезжания ружья, выпавшего из рук усталого часового, или глухой стук от падения изможденного тела; они гулко отдаются в воздухе, окутавшем землю там, где залп впервые прозвучал и где он должен оставаться, ибо нет для него иного места под небом. |
| So that means that it is dawn again and that I must stop. | Итак, это значит, что вновь наступает рассвет, и потому я должен кончать. |
| Stop what? you will say. (Why, thinking, remembering-remark that do not say, hoping-; to become once more for a period without boundaries or location in time, mindless and irrational companion and inmate of a body which, even after four years, with a sort of dismal and incorruptible fidelity which is incredibly admirable to me, is still immersed and obliviously bemused in recollections of old peace and contentment the very names of whose scents and sounds I do not know that I remember, which ignores even the presence and threat of a torn arm or leg as though through some secretly incurred and infallible promise and conviction of mortality. | Кончать что? - спросите Вы. Ну, например, думать, вспоминать - заметьте, я не говорю: надеяться... снова очутиться вне времени и пространства, снова стать бездумным неразумным спутником и обитателем тела, которое даже спустя четыре года с каким-то понурым, непоколебимым, достойным величайшего восхищения постоянством, презрев действительность, все еще самозабвенно грезит о прежнем мире и довольстве - правда, я даже не уверен, помню ли еще хотя бы названия тех запахов и звуков - тела, которое даже не замечает, что у него оторвана нога или рука и что ему грозит опасность их лишиться, словно кто-то по секрету дал ему слово и уверил в том, что оно бессмертно. |
| But to finish.) I cannot say when to expect me. | Однако пора кончать. Я не могу сказать, когда вернусь. |
| Because what IS is something else again because it was not even alive then. and since because within this sheet of paper you now hold the best of the old South which is dead, and the words you read were written upon it with the best (each box said, the very best) of the new North which has conquered and which therefore, whether it likes it or not, will have to survive, I now believe that you and I are, strangely enough, included among those who are doomed to live. | Ведь то, что ЕСТЬ, - это что-то другое, ибо его в то время даже не было на свете. И коль скоро этот лист бумаги содержит все лучшее, что осталось на старом Юге, который уже умер, а слова, которые Вы читаете, написаны, на нем лучшим (на каждом ящике было сказано: наилучшим) из того, что есть на новом Севере, который победил и которому теперь - хочет он того или не хочет - придется выжить, я уверен, что мы с Вами, как это ни странно, включены в число тех, кто обречен жить. |
| 'And that's all,' Mr Compson said. | - Вот и все, - сказал мистер Компсон. |
| 'She received it and she and Clytie made the wedding gown and the veil from scraps-perhaps scraps intended for, which should have gone for, lint and did not. | - Она получила это письмо и вместе с Клити принялась шить подвенечное платье и фату из лоскутков и обрезков, которые скорее всего должны были пойти на корпию, но почему-то не пошли. |
| She didn't know when he would come because he didn't know himself: and maybe he told Henry, showed Henry the letter before he sent it, and maybe he did not; maybe still just the watching and the waiting, the one saying to Henry I have waited long enough and Henry saying to the other Do you renounce then? | Она не знала, когда он вернется, потому что этого не знал он сам, и, может быть, он сообщил об этом Г енри и показал ему письмо, прежде чем его отослать, а может быть, и нет; может быть, Г енри все еще его сторожил, и оба ждали, и он сказал Генри Я жду уже достаточно долго, а Генри спросил его: |
| Do you renounce? and the other saying I do not renounce. | "Значит, ты отказываешься? Отказываешься? и он ответил Я не отказываюсь. |
| For four years now I have given chance the opportunity to renounce for me, but it seems that I am doomed to live, that she and I both are doomed to live-the defianceeeeee and the ultimatum delivered beside a bivouac fire, the ultimatum discharged before the gate to which the two of them must have ridden side by side almost: the one calm and undeviating, perhaps unresisting even, the fatalist to the last; the other remorseless with implacable and unalterable grief and despair-' (It seemed to Quentin that he could actually see them, facing one another at the gate. | Я четыре года предоставлял судьбе возможность сделать это за меня, но мне сдается, что я обречен жить, что мы с нею обречены жить - ультиматум и отказ прозвучали у костра на бивуаке; ультиматум был предъявлен у ворот, к которым оба, вероятно, подъезжали почти рядом - один спокойно и непреклонно, быть может, он даже не сопротивлялся, оставшись фаталистом до конца; другой беспощадно, с жестоким неизбывным отчаяньем и скорбью... (Квентину казалось, будто он видит, как они стоят друг против друга у ворот. |
| Inside the gate what was once a park now spread, unkempt, in shaggy desolation, with an air dreamy, remote and aghast like the unshaven face of a man just waking from ether, up to a huge house where a young girl waited in a wedding dress made from stolen scraps, the house partaking too of that air of scaling desolation, not having suffered from invasion but a shell marooned and forgotten in a backwater of catastrophe-a skeleton giving of itself in slow driblets of furniture and carpet, linen, and silver, to help to die torn and anguished men who knew, even while dying, that for months now the sacrifice and the anguish were in vain. | Некогда ухоженный парк, теперь заросший, запущенный и жуткий, как небритое сонное лицо больного, просыпающегося после наркоза, простирается от ворот до огромного дома, где в подвенечном платье, сшитом из утаенных лоскутков, ждет молодая девушка; в доме тоже царит запустенье, он не пострадал от вторжения неприятеля, но напоминает раковину, выброшенную на берег и случайно уцелевшую после шторма - пустой каркас, из которого мало-помалу удалили мебель и ковры, белье и столовое серебро, чтобы облегчить смерть измученным и израненным людям, которые, даже умирая, понимали, что уже много месяцев их жертвы и мучения напрасны. |
| They faced one another on the two gaunt horses, two men, young, not yet in the world, not yet breathed over long enough, to be old but with old eyes, with unkempt hair and faces gaunt and weathered as if cast by some spartan and even niggard hand from bronze, in worn and patched gray weathered now to the color of dead leaves, the one with the tarnished braid of an officer, the other plain of cuff, the pistol lying yet across the saddle bow unaimed, the two faces calm, the voices not even raised: Dont you pass the shadow of this post, this branch, Charles; and I am going to pass it, Henry) '-and then Wash Jones sitting that saddleless mule before Miss Rosa's gate, shouting her name into the sunny and peaceful quiet of the street, saying, | Сидя на тощих изможденных лошадях, эти два человека смотрят друг на друга; они еще молоды, они прожили на свете еще слишком мало, жизненные бури еще не успели их состарить, но они уже смотрят на мир глаза-, ми стариков; волосы у них всклокочены, изможденные обветренные лица словно отлиты из бронзы чьей-то суровой расчетливой рукой, потрепанные, выцветшие серые мундиры приобрели цвет палой листвы; один с потускневшими офицерскими галунами, другой без всяких знаков различия; пистолет, пока ни на кого не нацеленный, еще лежит на луке седла; лица спокойны; голоса звучат ровно: Не переступай тень этого столба, этой ветки, Чарльз; и: Я ее переступлю, Генри)... а после Уош Джонс верхом на неоседланном муле остановился против дома мисс Розы и на всю залитую солнцем, тихую и мирную улицу прокричал: |
| "Air you Rosie Coldfield ? | "Вы будете Рози Колдфилд? |
| Then you better come on out yon. | Тогда езжайте поскорее туда. |
| Henry has done shot that durn French feller. | Генри убил этого треклятого француза. |
| Kilt him dead as a beef." ' | Пристрелил, как собаку". |
| -5- | V |
| So they will have told you doubtless already how I told that Jones to take that mule which was not his around to the barn and harness it to our buggy while I put on my hat and shawl and locked the house. | Они, конечно, вам уже рассказывали, как я велела этому Джонсу отвести на конюшню этого чужого мула и запрячь его в нашу повозку, а сама надела шляпу и шаль и заперла дом. |
That was all I needed to do since they will have told you doubtless that I would have had no need for either trunk or bag since what clothing I possessed, now that the garments which I had been fortunate enough to inherit from my aunt's kindness or haste or oversight were long since worn out, consisted of the ones which Ellen had remembered from time to time to give me and now Ellen these two years dead; that I had only to lock the house and take my place in the buggy and traverse those twelve miles which I had not done since Ellen died, beside that brute who until Ellen died was not even permitted to approach the house from the front that brute progenitor of brutes whose granddaughter was to supplant me, if not in my sister's house at least in my sister's bed to which (so they will tell you) I aspired-that brute who (brute instrument of that justice which presides over human events which, incept in the individual, runs smooth, less clam than velvet: but which, by man or woman flouted, drives on like fiery steel and overrides both weakly just and unjust strong, both vanquisher and innocent victimized, ruthless for appointed right and truth) brute who was not only to preside upon the various shapes and avatars of Thomas Sutpen's devil's fate but was to provide at the last the female flesh in which his name and lineage should be sepulchered-that brute who appeared to believe that he had served and performed his appointed end by yelling of blood and pistols in the street before my house, who seemed to believe that what further information he might have given me was too scant or too bland and free of moment to warrant the discarding of his tobacco cud, because during the entire subsequent twelve miles he could not even tell me what had happened.
Читать дальшеТёмная тема
↓
↑
Сбросить
Интервал:
↓
↑
Закладка:
Сделать
Похожие книги на "Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты", Уильям Фолкнер
Книги похожие на "Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты" читать онлайн бесплатно полные версии.
