Уильям Фолкнер - Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты

Почему они вообще живут)... тот самый сентябрьский вечер, когда мистер Компсон наконец перестал говорить и он (Квентин) смог наконец уйти от отцовских рассказов, потому что пора было ехать, а вовсе не потому, что он уже все выслушал - ведь он даже и не слушал, ведь все еще оставалось что-то, чего он так и не мог переступить: та дверь; то изможденное,

трагически самозабвенное юное лицо, словно трагическая маска в студенческом спектакле, словно университетский Гамлет, которого пробудил от беспамятства опустившийся занавес, и он, спотыкаясь, бежит с пыльной сцены, откуда вся труппа ушла еще в день прошлогоднего торжественного выпуска; сестра, что смотрит на него, прикрывшись подвенечным платьем, которое она никогда не наденет и даже не сможет дошить - и оба, словно пощечины, бросают в лицо друг другу двадцать пять слов, большая часть которых повторяется по нескольку раз, так что суть составляют всего лишь каких-нибудь десять -двенадцать.

And she (Miss Coldfield) had on the shawl, as he had known she would, and the bonnet (black once but faded now to that fierce muted metallic green of old peacock feathers) and the black reticule almost as large as a carpet-bag containing all the keys which the house possessed: cupboard closet and door, some of which would not even turn in locks which, shot home, could be solved by any child with a hairpin or a wad of chewing gum, some of which no longer even fitted the locks they had been made for like old married people who no longer have anything in common, to do or to talk about, save the same general weight of air to displace and breathe and general oblivious biding earth to bear their weight-That evening, the twelve miles behind the fat mare in the moonless September dust, the trees along the road not rising soaring as trees should but squatting like huge fowl, their leaves ruffled and heavily separate like the feathers of panting fowls, heavy with sixty days of dust, the roadside undergrowth coated with heat-vulcanized dust and, seen through the dustcloud in which the horse and buggy moved, appeared like masses straining delicate and rigid and immobly upward at perpendicular's absolute in some old dead volcanic water refined to the oxygenless first principle of liquid, the dustcloud in which the buggy moved not blowing away because it had been raised by no wind and was supported by no air but evoked, materialized about them, instantaneous and eternal, cubic foot for cubic foot of dust to cubic foot for cubic foot of horse and buggy, peripatetic beneath the branch-shredded vistas of flat black fiercely and heavily starred sky, the dust cloud moving on, enclosing them with not threat exactly but maybe warning, bland, almost friendly, warning, as if to say, Come on if you like.

На ней (на мисс Колдфилд) была шаль, как и следовало ожидать, и шляпка (некогда черная, она теперь выцвела и отливала металлической прозеленью старых павлиньих перьев), в руках она держала огромный черный ридикюль размером с хороший саквояж, со всеми ключами, какие только были в доме: от буфета, чулана и входной двери; одни ключи уже не поворачивались в замках, которые, впрочем, мог бы открыть шпилькой или куском жевательной резинки любой ребенок; другие теперь даже не подходили к замкам, для которых предназначались, совсем как престарелые супруги, которым давно уже нечего друг с другом делать и не о чем говорить и у которых не осталось ничего общего, кроме массы воздуха, который они вытесняют и которым дышат, и равнодушной многотерпеливой земли, что несет на себе их тяжесть. Тот вечер, те двенадцать миль позади упитанной кобылы в пыли безлунной сентябрьской ночи; деревья вдоль дороги не стоят, не тянутся ввысь, как подобает деревьям, а осели, прижались к земле, словно гигантские птицы; их тяжелые, покрытые толстым слоем двухмесячной пыли лохматые листья трепыхаются, словно перья клохчущих кур; придорожные кусты тоже покрыты тягучей, как резина, слившейся от жары пылью, и если смотреть на них сквозь пыльное облако, окутавшее лошадь и повозку, они кажутся сгустками какого-то твердого вещества, что стойко и неуклонно поднимается вертикально вверх в некоем древнем вулканическом, лишенном кислорода жидком праэлементе; туча пыли, в которой движется повозка, не рассеивается, потому что ее поднял не ветер и держит ее на весу не воздух, она возникла, материализовалась вокруг них мгновенно и навеки - один кубический фут пыли на один кубический фут лошади и повозки - она ползет под окаймленной клочьями ветвей бескрайнею далью плоских, черных, густо утыканных свирепыми звездами небес; облако пыли движется вперед, окутывая их - оно не то чтобы грозит, оно скорее мягко, ласково, чуть ли не дружески предупреждает, словно говоря: Езжайте, если хотите.

'That this old dame that grew up in a household like an overpopulated mausoleum, with no call or claim on her time but the hating of her father and aunt and her sister's husband in peace and comfort and waiting for the day when they would prove not only to themselves but to everybody else that she had been right, So one night the aunt slid down the rainpipe with a horse trader, and she was right about the aunt so that fixed that: then her father nailed himself up in the attic to keep from being drafted into the Rebel army and starved to death, so that fixed that except for the unavoidable possibility that when the moment came for him to admit to himself that she had been right he may not have been able to speak or may not have had anyone to tell it to: so she was right about the father too, since if he hadn't made General Lee and Jeff Davis mad he wouldn't have had to nail himself up and die and if he hadn't died he wouldn't have left her an orphan and a pauper and so situated, left susceptible to a situation where she could receive this mortal affront: and right about the brother-in-law because if he hadn't been a demon his children wouldn't have needed protection from him and she wouldn't have had to go out there and be betrayed by the old meat and find instead of a widowed Agamemnon to her Cassandra an ancient stiff-jointed Pyramus to her eager though untried Thisbe who could approach her in this unbidden April's compounded demonry and suggest that they breed together for test and sample and if it was a boy they would marry; would not have had to be blown back to town on the initial blast of that horror and outrage to eat of gall and wormwood stolen through paling fences at dawn.