Андрей Лещинский - Чертова коробочка

Запах еды донесся до ноздрей. Чем это пахнет? Этот поганый белый соус, что ли? Опять мясо с макаронами? Почему это, скажите, пожалуйста, на British Airways кормят макаронами? Кормили бы чипсами. Fish and chips. Это по-английски. Ему стало интересно: что там вообще за обед? Чем накормят? Привстал, потянулся — ни хрена не видно. Сосед сел на место. Сергей повернулся к нему, спросил:

— Вы не заметили, что там такое в фольге? Плавленый сыр, что ли?

— Нет. Я рассмотрел. Это пудинг.

— А! Английский пудинг. Это неплохо.

— Черта лысого, английский. Американская размороженная дрянь из супермаркета. Слушайте, а что у вас за акцент? Вы из Шотландии?

— Из России.

— О! Gorbatchiov, perestroika, Eltsin! Как там у вас дела?

— Нормально. Кто умеет крутиться, жить можно. В Америке богаче, конечно.

— Не люблю американцев. Слушайте, а чего вы сидите? Спросите пива. Вы пиво пьете?

Действительно. Ну-ка. Пусть обслуга покрутится. Сергей нажал кнопку, спросил сразу две банки пива, орешков и стал смотреть телевизор. Боевик кончился. Показывали концерт Мадонны.

— Ну и телка, — сказал сосед. — Меня просто прет от ее буферов. Как у вас в России с телками?

Сергей Алексеевич глядел на Мадонну. Она была мокрой, кожа блестела, грудь лезла из блузки на свободу. Она так прыгала, рядом с ней танцевали такие отпадные девки, что он почувствовал стук в голове, мурашки на шее и спине, шевеление в штанах. Ну, баба. Ух, загнать бы ей шершавого под кожу. Сергей вспомнил, что раньше ему Мадонна не нравилась и вообще от телевизора как-то не стояло. Где были его глаза? О чем думал?

Стюардесса подкатила наконец свою телегу. Дала две коробки с обедами. Они взяли еще по пиву, орешков. Стюардесса сразу пошла дальше. Сергей огорчился. Могла бы постоять немножко. С бабой веселее. Он открыл коробочку с горячим. Странно. Там было не мясо, а что-то серое, вроде куска каши.

— Не понял! — громко сказал Сергей по-русски.

— Что? Что случилось? — Сосед не открыл еще свою пайку, заволновался, стал заглядывать Сергею под руку. — Что у вас там?

— Не понимаю, что это! — Сергей начал сердится. Что это такое принесли? Черт знает, на что похоже. Как это есть?

— А, чего, это? Вы что, никогда такого не ели?

— Нет! — почти крикнул Сергей. Что, этот сосед, совсем дурак, что ли? Чего спрашивать? Ясно, не ел, раз не знает.

— Это паштет. Это вкусно.

— А... Так он горячий!

— Нормально. Попробуйте.

Паштет оказался вкусным. Сергей успокоился. Ладно, ничего. Пока ели, сосед рассказывал, каких классных осьминогов ему подавали на Эгине. Сергей еле дождался конца истории: было интересно, но очень долго, и хотелось самому порассказывать. Он стал говорить о ресторане «Wheelers» в Сохо. Там он ел колчестерских устриц номер один и дуврскую камбалу гриль. Сосед слушал внимательно и пыхтел от удивления, когда Сергей называл цены — восемнадцать фунтов за устрицы и двадцать восемь за камбалу. Сергею было приятно его удивление, но в душе екало. Он сам не понимал, как на ум пришло платить такие бабки за рыбу и ракушки.

Время прошло быстро. Они вместе доехали на экспрессе до вокзала Виктория. Гостиница была рядом. Сергей зашел в крошечный номер — семьдесят фунтов в сутки, между прочим, — стал думать, чего делать дальше. Выпить, что ли? Из кармана высунулся угол Сенькиного приборчика. Сергей взял его, посмотрел. Ручка указывала на шестьдесят. Ну и чего? Что он, поглупел, что ли? Чушь это все. А если назад повернуть? И так умный. Ладно, лучше повернуть. Пусть будет, как было. А то скажут, что сломал или еще чего. Он вытащил ручку, повернул назад до упора, отпустил.

О, господи! Сергей Алексеевич сел в единственное кресло, почувствовал слабость, озноб и приближавшуюся по испуганно сжавшимся сосудам головную боль. Он знал себя, привык к собственным реакциям и давно научился их контролировать и успокаивать. Хорошо. В конце концов, ничего не случилось. Раз он понял, значит, голова в порядке. Нет ли остаточного эффекта? Ну, этого он никогда не узнает. Наверное, нет. Надо верить в гений технической мысли человечества.

Он помаялся немножко. Вышел на улицу, купил несколько персиков, воды. Вернулся. Принял душ, поел, попил, подумал, съел таблетку тазепама, лег спать.

Сергей Алексеевич был антикваром. Он зарабатывал тем, что покупал антикварные вещи и продавал их дороже, чем покупал. В общем-то, когда есть хороший предмет, продать не фокус. Вопрос, где этот предмет взять. Честный способ — открыть антикварный магазин, сидеть и ждать, пока старуха принесет. Старуха носила. В начале девяностых хорошо и обильно, потом все скуднее и скуднее с невысокими пиками активности после экономических кризисов, падений курса рубля и массовых крахов банков. Когда дело пошло к смене тысячелетия, Сергей Алексеевич задумался, послушал умных людей и решил съездить в Лондон, посмотреть что да как.

Ему понравилось гулять по широким чистым улицам, ходить по антикварным магазинам, барахолкам, аукционам. Очень приятно было сидеть в кафе «Sotheby’s», пить кофе и рассматривать каталог завтрашней продажи. Интересно было ходить на аукционы попроще, листать грязные старые холсты, встречаться взглядом с давно никого не видевшими глазами христианских мучеников или безмятежно пляшущих у кумира забытого бога жирных коротконогих теток. В битком набитых магазинах, где среди штабелей хлама спали с открытыми глазами плохо говорившие по-английски люди с восточными лицами, он находил хорошую бронзу, фарфор, экзотику. Однажды вытащил из-под стола и тут же купил за тысячу двести фунтов большую бронзовую статуэтку — лев, совокупляющийся с крутобедрой, большегрудой и очень веселой дамой. Пулковские таможенники так хохотали, что пропустили бесплатно. Парочка постояла, да и ушла за восемь тысяч долларов. Смешно и приятно.

Все это было неплохо. Вещи были, он умел искать, находить, покупать, продавать и зарабатывать. Однако через пару лет хождений, поисков и мелких удач у Сергея Алексеевича стала возникать странная и сначала непонятная ему самому мысль. Началось с ощущения, что разные вещи, продававшиеся в разных концах Лондона, относящиеся к разным странам и векам, а иногда даже тысячелетиям, имеют некие общие характеристические знаки, свидетельствующие о единстве происхождения. Короче говоря, чем дальше, тем больше он уверялся в том, что все это — подделки, производимые несколькими, не более чем пятью мастерскими. Он не мог бы определить эти знаки, не мог бы научить другого распознавать их. Сам видел, узнавал на старых осыпающихся холстах восемнадцатого века, китайской бронзе эпохи кван-си, итальянских фарфоровых пастушках и немецких средневековых дубовых панелях. Потом Сергей Алексеевич начал считать. Возьмем живопись семнадцатого века. Народу тогда на Земле было примерно в десять раз меньше, чем сейчас. Девять десятых, а то и больше были крестьянами. Картины покупали и заказывали ну пусть десять процентов оставшихся. Прошло триста — четыреста лет. Минимум половина холстов должна была пропасть. По грубым прикидкам получалось, что должна была остаться одна картина примерно на пятьдесят желающих ее купить. Картин должно было не хватать, они должны были быть дефицитными, дорогими и желанными.