Андрей Лещинский - Ребра жесткости

Доехали. Евгений Викторович поднялся на третий этаж, молча прошел в кабинет, закрыл дверь, сел за стол, включил кондиционер, чтобы дуло и шумело, стал думать.

Оказывается, он относится к близкому окружению Егора Кимовича. Вот уж не думал, не гадал. Кого в Москве может интересовать питерская шестерка, мелким жульничеством добывающая несколько штук в месяц? Значит, может. Собственно говоря, предложение стать генеральным директором проекта говорило о том же. Это хорошо. Если сделать все правильно, все отработать, показать себя менеджером high-класса, то проект будет не последним, у этих ребят наверняка есть штуки поинтересней.

Евгений Викторович вдруг понял, что сидит в абсолютной, тяжело сжавшей голову тишине, вдохнул, услышал ток воздуха, решил, что так нельзя, и пошел к холодильнику попить чего-нибудь.

Он не сомневался ни одной секунды в том, что замыслил для него Егор Кимович. Тут все дело в способе размышлений. Тамара и еженедельные встречи с ней попали в его собственный деловой график — он мог мыслить достаточно широко, но всегда проигрывал в борьбе с самим собой, вот все и скатилось в неправильное, но удобное русло. Теперь он сам попал в деловой график Егора. Калигула как-то раз ни с того ни с сего засмеялся, пируя в обществе двух консуляров. На их вопрос о причине смеха ответил, что ему смешно смотреть на людей, которым перережут горло по малейшему его желанию. Вот Егор и хохотал, глядя на человека, затеявшего роман с его невестой. Тут не было логики. Были чувство унижения, желание мести, необходимость самоутверждения, сделавшие Евгения Викторовича в глазах Егора Кимовича скорым кандидатом в покойники.

Евгений Викторович постоял у холодильника, пытался вспомнить, пил он чего-нибудь или нет. Увидел перевернутый стакан с каплями воды на прозрачных стенках. Наверное, пил. Вернулся к столу, стал читать проект.

Через два часа он понял, в чем дело, и узнал, что будет. Проект был чистым, ничем не разбавленным воздухом. Изучение радиационной обстановки в реках Восточно-Сибирского бассейна... Исследование аэромагнитной обстановки... Устройство постоянных баз для работы групп экологов, геологов и метеорологов на берегах непроизносимых речек... Оплата аренды пяти вертолетов... Устройство временных аэродромов... Запуск спутников для проведения... Результатом должны были стать папки отчетов, которые никто никогда ни при каких обстоятельствах читать не будет, тем более что их засекретят и спрячут туда, где никто не найдет и куда никого не пустят.

Значит, так. В субботу совещание. Через несколько дней совет директоров, выборы генерального директора, то есть Евгения Викторовича, месяц-другой на прокачку денег. Он все сделает. Понятно, что гонорар сразу не дадут, — пока то, пока се, недоверие и суетливость проявлять нельзя, да и бесполезно, надо будет ждать. Итак, появляется человек, который знает, куда ушли сто шестьдесят миллионов казенных денежек, кто их достал и кому они достались, который подписывал все платежки и в случае чего может расколоться. Кроме того, этому человеку надо отдать почти пять миллионов долларов. Что будет, если он вдруг, так сказать, перейдет в иной мир? Все друг другу спасибо скажут, а если кто и догадается, что тут не без личных счетов, то вряд ли будет обострять. Вот почему Москву, а точнее, Егора Кимовича заинтересовала мелкая питерская шестерка. Евгений Викторович повернул голову, увидел, что уже десятый час, вот что значит думать, решил ехать домой. Стало как-то веселее. Все-таки время есть, до окончания проекта он будет нужен, а там посмотрим. То ли ишак сдохнет, то ли...

Он вышел на улицу. Темнота, сырость, ветер, грязь, темное пятно машины, тревожные звуки и световые вспышки бешеного движения по близкому Невскому. Он забыл застегнуть куртку, да и чего застегивать? Здесь застегнул, в машине расстегнул, чего зря стараться? От этого стало неуютно, холод полез в щели одежды. Неудобство привело за собой тревогу, та подвигалась туда-сюда в уставших от огорчений мозгах, придумала вопрос. А что, если его грохнут гораздо раньше? Молодой бизнесмен только что назначен генеральным директором крупного проекта, имеющего стратегически важное значение для безопасности страны... Если Егор хочет все это дело замаскировать, лучшего варианта не придумать. Евгений Викторович почувствовал резкую дрожь похолодевшего тела, сел в машину, поехал домой — больше было некуда.

В среду в двенадцать он поднялся в кафе. Совещание в субботу прошло нормально. Он понравился. Совет директоров провели во вторник, тоже все без сучка без задоринки. Евгений Викторович страшно устал. Хотелось упасть на пол, начать колотить ногами, выть, плеваться, вопить о помощи, сделать что угодно, чтобы кто-нибудь, хоть одна живая душа на всем белом свете пожалела, сделала что-то, все равно что, и все стало бы нормально, как было до встречи с Тамарой этой ужасной. Он одернул себя. Тамара ни при чем, сам полез знакомиться. Да и не так уж все было нормально до этой встречи. Может, наоборот, как-нибудь прорвется, изменится, станет хорошо...

Тамара сидела у стены, ничего не ела и не пила. Это был знак, ей было известно о произошедшем. Он не смог подойти и сесть рядом с ней. Подумал, что она примет его мрачный вид за обвинение, не захотел этого, но выглядеть веселым не смог. Сел через два стола, отрицательно повертел головой на вопросительный жест проходившей мимо официантки, стал смотреть на Тамару, на стол, в стену, на свои ботинки, опять на Тамару. Она встала и подошла к нему.

Евгений Викторович редко смотрел ей в лицо. Неопределенность отношений пугала встречей глаза в глаза, да и вообще дело пошло так, что его больше интересовало ее гладкое, гибкое, смуглое тело. Сейчас получилось наоборот. Взгляд скользнул по остановившейся рядом с ним девушке. Что-то очень блестящее, плотно облегающее, серебристого цвета. Снизу заканчивается красными вспышками. Похоже на космическую ракету, как ее рисовали в старинных детских книжках. Тамара села, узкий ремешок красной сумки резко слетел с плеча. Она не стала класть ногу на ногу, плотно свела колени, посмотрела на Евгения Викторовича, их глаза встретились.

Он увидел неподвижное лицо, сжатые губы, чуть-чуть, почти незаметно, подрагивавшие движением каких-то глубоко спрятанных внутренних мышц, пухлые щеки, черные глаза, смотревшие сильно и недобро.

— Добрый день, — сказал он, не зная, что сказать еще.

— Здрасьте. Что случилось? Вы меня перестали узнавать?

— Нет. Что ты говоришь? Конечно, нет. Тамара, что ты...

— Ага. Значит, узнаете. А я уж подумала... Сели куда-то, на меня смотреть не хотите. Ну, так что?

— Что?

— Ну, что? Мы идем, или вы здесь будете сидеть?