Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том девятый

Серега, родившийся в год двадцатого съезда партии, возвращался в родные края после отпуска, проведенного, как выразился Плюснин, на югах. От деревянных ящиков, засунутых на багажные полки, упоительно пахло фруктами. Серега широко улыбнулся:

– Мамашу и сестренку побалую. Сестренке моей тринадцать. Я отца хорошо помню, а она сиротой растет, – старший Плюснин погиб в экспедиции на Таймыре. Парень трудился вертолетчиком в Салехардском аэропорту.

– Только успевай поворачиваться, – он довольно улыбнулся, – с освоением новых месторождений у нас случается по десять рейсов на дню, – по лицу нового знакомца Мишель поняла, что у него есть местная кровь. Серега спохватился:

– Держите персики, – в отсеке повеяло приторной сладостью, – корешам на юг я вожу икру, а они меня снабжают фруктами.

Перегнувшись через проход, он положил персик перед девушкой, занимающей нижнее место. Попутчица склонилась над неизвестной книжкой в школьной дерматиновой обложке. Мишель показался знакомым ее старомодный белый платочек.

– Катерина Петровна завязывала его похоже, – вспомнила девушка, – и, кажется, она носит крестик, – попутчица ждала ребенка.

– Поешьте, девушка, – предложил Серега, – вам нужны витамины, – вертолетчик покраснел, – извиняюсь, если что не так. Вы к мужу едете? – девушка тоже смутилась:

– Да. Спасибо за фрукты. Не стоит, они ведь дорогие, – Серега вскричал:

– Михайлыч, давай кошелку, – Пьер протянул ему пустую авоську, – держите подарок от покорителей неба, девушка, – заведя разговор о ненцах, Мишель не обманулась в своих догадках. Деда Плюснина, оленевода, расстреляли в сорок третьем году.

– Моя мать выросла в интернате, – вздохнул вертолетчик, – язык она толком не знает, два слова связать не может.

У Плюснина, как и у любого северянина, было не счесть, как он выразился, корешей. Узнав, что Михайлыч, как его называл Серега, едет в Нарьян-Мар, вертолетчик оживился:

– Держи телефон моего приятеля, – велел Плюснин, – он работает в тамошнем аэропорту. Он поможет тебе обустроиться, – Серега вышел с ними на перрон станции Печора, куда поезд прибыл в половине четвертого утра. Плюснин посчитал их братом и сестрой.

– Не бойся, Михайлыч, – он сунул Пьеру персики, – за Майкой я присмотрю, пока она с поезда не сойдет, – обняв ее, Пьер шепнул:

– Ты все правильно делаешь. С чистым паспортом тебе будет легче, – он поцеловал девушку, – передавай Виктору привет от семьи. Жди открытку на сыктывкарский адрес, Майка.

Забросив рюкзак на плечо, Пьер пошел к неожиданному в такой глуши пышному сталинскому вокзалу.

– Сейчас он на пароходе, – Мишель очнулась, – надо складываться, скоро выходить, – проводник пробирался по вагону.

– Станция Харп, – на расширившихся путях замелькали грузовые составы, – стоянка двенадцать минут…

Девушка в платочке неуклюже поднялась, книжка полетела на пол. Мишель подняла раскрывшийся на титульной странице томик.

– Новый Завет, – она замерла, – понятно, почему она прятала книгу, – Мишель видела, что перед ней самиздат.

– Извините, – она протянула томик девушке, – пожалуйста. Вы тоже в Харпе выходите? – на бледных щеках заиграл румянец, попутчица отвела глаза: «Да». С верхней полки раздался встревоженный голос:

– Чуть не проспал, – Плюснин ловко спрыгнул вниз, – девушки, бросьте багаж. Покорители неба не позволят вам таскать тяжести, – Мишель поддразнила парня:

– А как же первым делом самолеты? – Серега рассмеялся:

– Я вертолетчик, Майка. Для меня девушки важнее, – Плюснин потащил поклажу в тамбур.

Начальник колонии строгого режима номер три с неудовольствием рассматривал сидящего перед ним зэка. Заключенный Лопатин носил аккуратную синюю куртку. Полковнику Сидорову подумалось, что, не находись они за Полярным кругом, наряд можно было бы назвать даже щегольским. По особому распоряжению ГУИНа, хранящемуся в папке Лопатина, зэка разрешалась неуставная прическа. В светлых волосах заключенного сверкала седина, хотя он едва перевалил за тридцать лет.

– Ему тридцать два, если быть точным, – Сидоров помешал чай, – не хочется настраивать против себя топливное министерство. Речь идет о государственных интересах, а я здесь человек новый…

Прибыв в колонию, он обнаружил, что Лопатин развел, как в сердцах думал полковник, целую империю. Начальник колонии, тем не менее, признавал, что зэка работает на совесть. Хлебопекарня, швейная мастерская, гранитно-мраморный цех и подсобное хозяйство трудились как часы.

Из Харпа на большую землю отправлялись вагоны с мраморными плитами для новых станций московского метро. Из ворот колонии выезжали грузовики со новой военной формой.

В Харпе шили песцовые шапки и котиковые ушанки. Подразделение каменного цеха занималось резьбой по моржовой кости. В колонии выращивали свиней и птицу. В теплицах Сидорова встретили зреющие помидоры и заполярная клубника. Природного газа в окрестностях Харпа разведали столько, что их скважина могла бы обеспечить энергией небольшую европейскую страну.

По мнению полковника, Лопатин тоже выглядел европейцем.

– Если не американцем, – начальник колонии видел американцев только по телевизору, – хотя у них все безработные и ходят в обносках, – так утверждала «Международная панорама», передающая репортажи из бедных кварталов Нью-Йорка.

Неслыханным для колонии образом Лопатин носил не только белую рубашку, но и галстук. Еще одним послаблением для зэка стали наручные часы. Сидоров ожидал увидеть импортный товар, однако Лопатин ограничился «Полетом».

– Очки он надел здесь, – в папке зэка имелся рецепт, выписанный медсанчастью, – их привезли из Салехарда…

Очки были скромными, без оправы, но зэка казался в них по меньшей мере кандидатом наук. В пухлом деле Лопатина полковник нашел машинописный лист с перечнем его статей в экономических журналах. За шесть лет зэка опубликовал дюжину трудов с почти непонятными Сидорову названиями.

– «Применение факторного анализа для моделирования производительности труда», – он вспомнил заголовок свежей статьи, – что такое факторный анализ?

Молчание в кабинете становилось гнетущим. Сидоров опустил глаза к жалобе, поданной зэка Лопатиным третьего дня. Зэка устроил себе кабинет в рабочем крыле колонии. В лавочке, как о ней думал Сидоров, подвизались и другие заключенные, осужденные за экономические преступления.

– У него настоящий счетный отдел, – полковник покрутил головой, – пять бухгалтеров и два секретаря, – по распоряжению ГУИНа Лопатину позволялась беспрепятственная переписка.

– Только по рабочим вопросам, – удовлетворенно хмыкнул полковник, – ему и не от кого получать письма, у него нет близкой родни.