Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том девятый

Из-за решетчатого окошечка в стальной двери камеры доносился красивый голос Василия Ивановича. Занимаясь в подпольной семинарии в Подмосковье, нынешний пресвитер подрабатывал в хорах московских театров.

– Я пел даже в Большом, – улыбнулся бухгалтер, – мой приятель запил и отправил меня занять его место на сцене. Охраннники на пропуски хора не смотрели, а я постоял на знаменитых подмостках, – мягкий баритон разносился по БУРу.

– Страшно бушует житейское море, сильные волны качают ладью. В ужасе смертном, в отчаянном горе, Боже мой, Боже, к тебе вопию… – отомкнув камеру, вохровец недовольно сказал:

– Заканчивайте концерт, гражданин. Двое суток поете, у нас уши завяли от вашего поповства. Выходите, вам сократили срок, – Василий Иванович сидел на железной лавке в компании эмалированной кружки с водой. БУР топили кое-как, Витя поежился.

– Я отпросил вас, – сказал Лопатин одними губами, – вы пойдете на свидание, Василий Иванович. Ваша жена, наверное, уже в поселке, – еще одна пачка сигарет перекочевала из его кармана в ладонь охранника.

– Пусть допоет, – попросил Лопатин, – вам ничего не стоит, – некрасивое лицо пресвитера озарилось светом, он поднялся с лавки. Василий Иванович быстро вытер глаза.

– К пристани тихой Твоих повелений дух мой направь и меня успокой, – голос плыл над камерой, вырываясь к слабой лазури северного неба, – и из пучины житейских волнений к берегу выведи, Боже благой, – Витя взял руки пресвитера в свои.

– Все так и случится, – шепнул Лопатин, – и последние станут первыми.

Появившись в Харпе месяц назад, полковник Сидоров не успел досконально разобраться с личными делами двух тысяч зэка, обитающих в колонии строгого режима. Папку Лопатина он просмотрел по диагонали. Полковник помнил, что теневому миллионеру, как он называл Лопатина, запретили личную переписку. Распоряжение ГУИНа появилось в папке после перевода заключенного из Забайкалья в Харп.

– Там было еще что-то, – Сидоров незаметно нахмурился, – надо сообщать в Москву о его свиданиях, но ему запрещены свидания.

Сидоров решил не обращать внимания на это обстоятельство. Москва славилась любовью к аккуратно отпечатанным бюрократическим бумажкам, часто противоречащим друг другу. Полковник рассудил, что за полторы тысячи километров от столицы он может позволить себе небольшую вольность. В его бывшей мордовской колонии браки заключала неприятная тетка из местного ЗАГСа. В Харпе отдела регистрации гражданского состояния не завели. Местные жители расписывались в Салехарде, однако для тамошних дамочек Харп оказался слишком дальним светом.

Сидорову разрешили заключать браки самому. Полковнику хотелось оказаться на месте регистратора, но еще больше на месте самого Лопатина.

Гражданка Гольдберг, которую не хотелось называть гражданкой, напоминала аппетитную булочку. Кудряшки цвета темной карамели падали на вязаную кофточку, облегающую нужные места. Сидоров старался не смотреть в ее сторону слишком откровенно. От Майи Наумовны умиротворяюще пахло сладкой выпечкой. Полковник радушно подлил ей чая.

– Очень вкусно, товарищ полковник, – прощебетала девушка, – большое спасибо, – Сидоров шутливо погрозил ей пальцем.

– Андрей Степанович, – велел начальник колонии, – я, можно сказать, ваш посаженый отец. Знаете, кто это такой? – Майя Наумовна потупилась.

– Нет, – призналась девушка, – у меня только восемь классов и ПТУ. Мама болела, мне пришлось рано пойти работать, – Сидоров деликатно решил не интересоваться отцом девушки, – мне нравится читать, но истории я совсем не знаю. Это что-то из старых времен?

Полковник любил исторические романы и с удовольствием листал милицейские детективы, сожалея, что писатель Левин больше не печатается.

– Его книги лучше повестей Семенова, – вздохнул полковник, – вроде бы он сидит за убийство из ревности. Наверное, его скоро выпустят и он вернется к творчеству, – отдав должное клюквенному варенью Майи Наумовны, он добродушно сказал:

– Именно. Посаженый отец и посаженая мать заменяли невесте или жениху родителей. Значит, вы с гражданином Лопатиным познакомились заочно? – Майя Наумовна разрумянилась еще больше. Девушка подергала кисти на платке.

– Ей идет такой цвет, – на бордовой шерсти цвели пышные розы, – хватит ее рассматривать, – одернул себя Сидоров.

Его взгляд уперся в круглую коленку, обтянутую скромной юбкой. Девушка оделила начальника домашними сладостями. Майя Наумовна привезла в Заполярье медовый кекс с имбирем и подсолнечную халву.

Сидоров на досуге любил постоять у плиты. Его жена, врач в поселковой поликлинике, готовила однообразно, а полковник ценил хорошие застолья. Он охотился, рыбачил и устроил на балконе маленькую коптильню.

– Надо развести дома помидоры дома, – он пробежал заявление Майи Наумовны о регистрации брака, – она цветовод, но, наверное, разбирается и в овощах.

Профессия гражданки Гольдберг казалась полковнику подходящей для девушки. Заведя разговор о помидорах, он удовлетворенно понял, что не ошибся. Мило картавя, Майя Наумовна дала ему здравые советы, заметив, что дома можно выращивать и клубнику.

– Насчет Виктора Алексеевича, – она опять смутилась, – я ездила в гости к тете Фане в Сыктывкар. Виктор Алексеевич им писал, когда ему еще позволяли. Он знает тетю Фаню и дядю Лазаря по Москве…

Полковника даже не раздражали, как обычно, еврейские имена. Он считал, что евреи совсем зарвались.

– В телевизоре и на радио только они, – хмыкнул Сидоров, – Ивановых и Петровых зажимают, а Хазановы и Жванецкие слышны из каждого утюга. Говорят, что Высоцкий тоже еврей.

– Однако евреечки бывают очень сладкие, – глаза вернулись к груди Майи Наумовны, – повезло сухарю Лопатину… – девушка оживилась:

– Я увидела карточку Виктора Алексеевича и написала ему, – она вздохнула, – мы хотели зарегистрироваться в Забайкалье, но его перевели сюда и я решила приехать…

Сидоров не сомневался, что зэка рассчитывает на амнистию. Лопатин сидел уже шесть лет.

– Лет через шесть его могут выпустить, – полковник завизировал заявление Майи Наумовны, – а дальше, как говорится, еврейская жена не роскошь, а средство передвижения, – он решил, что Лопатин нацелился на запад.

– Скатертью дорога, – он расправился с вареньем, – нечего тянуть, рабочий день заканчивается, – взявшись за телефонную трубку, Сидоров по-отчески сказал:

– Зачем бродить по поселку в поисках ночлега? Получите штамп в паспорт и пойдете в комнаты для семейного свидания, – в комнатах пребывал свихнувшийся, как считал Сидоров, зэка Максимов.

– Кто еще будет распевать гимны целыми днями, – Майя Наумовна благодарно кивнула, – ничего, она будет сюда приезжать, мы поддержим знакомство, – полковник незаметно облизал губы. Набрав дежурку, он распорядился вызвать Лопатина.