Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том девятый

Он собирался познакомить Лопатина с новой инструкцией ГУИНа, согласно которой передачи теперь тоже разрешались только от семьи.

Сидоров злорадно думал о конце вольной жизни лопатинской лавочки, где зэка курили «Союз-Аполлон» и распивали натуральный кофе. В отделе, как называли комнаты заключенные, стояла разрешенная особым письмом из Москвы электроплитка.

– Теперь ему придется покупать «Беломор» в ларьке, – довольно подумал Сидоров, – хотя он устроится. Здесь достаточно получающих хорошие передачи, он купит себе и кофе и сигареты.

И не только себе, но и остальным зэка, – об одном из лопатинских бухгалтеров и шла речь в жалобе.

Заключенный, наконец, нарушил молчание.

– Надеюсь, что вы рассмотрели мою жалобу, гражданин начальник, – сухо сказал зэка, – мой отдел планирует строительство будущего газопровода от Ямбургского месторождения. Мне необходимо не пять бухгалтеров, а двадцать пять, а вы посадили одного из моих сотрудников, – Сидоров хотел съязвить, но смолчал, – в БУР по абсолютно необоснованному обвинению, – полковник не менее сухо отозвался:

– Зэка Максимов отказался от работы в воскресенье, – лицо Лопатина оставалось невозмутимым, – в то время, как… – заключенный прервал его:

– Труд заключенных в выходные дни является добровольным и за него выписывается сверхурочная оплата, – зэка поправил очки ученым, как подумал Сидоров, жестом, – работа в воскресенье противоречит религиозным убеждениям гражданина Максимова, а конституция СССР охраняет свободу исповедования религии.

Лопатин поиграл автоматической, тоже неуставной ручкой.

– Гражданину Максимову полагается свидание с женой, ожидающей ребенка. Она проедет полторы тысячи километров, чтобы узнать, что ее муж сидит в БУРе?

Максимов, на воле бухгалтер в Курске, получил пятерку за незаконную религиозную пропаганду. Согласно делу заключенного, он подвизался так называемым баптистским пресвитером. В своей бывшей колонии зэка тоже не вылезал из БУРа, куда его отправляли за проповеди и пение гимнов.

– Он поет вторые сутки, – вспомнил Сидоров, – и отказывается от еды. Черт с ним, пусть идет на свидание, иначе Лопатин напишет в Верховный Совет, – полковник допил чай.

– Я удовлетворю вашу жалобу, – он взялся за красную ручку, – однако имейте в виду, что с первого числа заключенным разрешаются передачи только от близких родственников, а таковых у вас, кажется, не имеется, – Лопатин едва заметно дернул безукоризненно выбритой щекой.

На столе полковника зазвонил внутренний телефон, он махнул рукой. Сидоров не понял, как зэка выскользнул из кабинета.

– Проклятый теневой миллионер, – полковник расстегнул верхнюю пуговицу кителя, – он ходит бесшумно, словно зверь, – звонили с проходной. Выслушав дежурного, Сидоров растерялся.

– Пропустите ее, – распорядился начальник колонии, – откуда он взял невесту? Ему запрещена личная переписка. Хотя в Забайкалье он вроде отправлял кому-то весточки…

На проходной ожидала невеста зэка Лопатина, некая гражданка Гольдберг Майя Наумовна.

Цепкая рука вохровца схватила сунутую в громыхающий лоток пачку экспортного «Союз-Аполлона». Красная лампочка над железной дверью замигала.

– Проходите, гражданин заключенный, – неприязненно сказал охранник, – и в следующий раз помните, что здесь все курящие…

Вохра получила распоряжение о досрочном освобождении зэка Максимова из БУРа, но алчным псам, как думал о них Лопатин, закон был не писан.

– Здесь один закон, – он ждал, пока вохровец шмонал его карманы, – кто сильнее, тот и прав. Не сунь я им пачку сигарет, они протянули бы волынку до отбоя и Василий Иванович вместо трех суток свидания получил бы только двое. Сейчас выйдет двое с половиной, но лучше больше, чем меньше…

Ради визита в БУР Витя решил обойтись без обеда. По дороге через чистый лагерный двор он наткнулся на кухонных зэка с тележкой. Парни тащили пайку по тому же адресу. Завидев Витю, ребята остановились.

– Щи и каша пшенная с мясной подливой, Виктор Алексеевич, – отрапортовал старший зэка, – ваш отдел обедает, а как же вы? – Витя отмахнулся:

– Я в отделе поем, – его группу в колонии все называли отделом, – щи тоже мясные? – второй парень ухмыльнулся:

– Кости плавают, но в остальном ни крошечки мяса нет. Хотя зэка все съедят и попросят добавки…

По мнению Вити, Сидоров не воровал. Его отдел не допускали к внутренней бухгалтерии колонии, однако полковник, новый человек в Харпе, не стал бы зарываться.

– Его пример другим наука, – пробормотал Витя, – я полковника Петренко имею в виду. Теперь начальники колоний ведут себя скромнее.

Лопатин обнаружил в Харпе неожиданно хорошую библиотеку. В забайкальской колонии полки заставили сочинениями Ленина, писаниями Ленечки и бесконечными томами с одинаковыми названиями.

– Иду на грозу, – вспомнил Лопатин, – отдаю сердце людям.

В Забайкалье он много занимался языками. Смотрящий передал в колонию учебники английского и старые издания французских романов. Витя коротал время за Флобером и Мопассаном. В Харпе он нашел шкафы с русской классикой.

В отделе они проводили семинары, как называл их Витя. Среди его сотрудников оказался недоучившийся студент филфака, посаженный за спекуляцию валютой. Парень отвечал за секретарскую работу. Они обсуждали Пушкина и Достоевского, занимались математикой и английским языком.

– Я велел Василию Ивановичу учить английский, – не обнаружив в Витиных карманах ничего запрещенного, вохровец пропустил его вперед, – они получили вызов и рано или поздно уедут.

Витя обрадовался, когда в Харп привезли сына Катерины Петровны. Пресвитер отсидел два года в Мордовии. Он и рассказал Вите о бумаге, полученной от братьев по вере, как выразился баптист, в Англии. Витя решил, что о вызове позаботился кто-то из семьи.

– Тетя Марта или дядя Джон, – хмыкнул Лопатин, – у них был адрес Катерины Петровны…

Два старших брата Василия Ивановича тоже мотали сроки.

– Мы от первого брака мамы, – невесело сказал бухгалтер, – наш отец и отчим умерли в лагерях, из пяти детей отчима двое сидят, а что касается вызова, то нас тоже никто не выпустит из СССР, – Витя утешал пресвитера скорой московской олимпиадой.

– Ленечка захочет поддержать свое реноме на западе, – сказал он Василию Ивановичу, – вас отпустят всей семьей, – Максимовы не сходили со страниц самиздатовских сборников о преследованиях мучеников за веру.

Витя шел по холодному беленому коридору. Вохровец впереди лениво позванивал ключами. Час выноса параш еще не настал.

– Здесь никого не водят на допрос, – Витя прислушался, – у него инстинкт, как у собаки Павлова.