Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том девятый

– Все из-за волнения, – она выпила ледяной воды из-под крана, – я не могу ждать ребенка. С первого раза ничего не случается, что бы ни говорила Фаина Яковлевна…

Велев себе собраться, девушка умылась. Вернувшись в комнату, она обнаружила Лопатина успокоившимся.

– Как пирог, милый? – поинтересовалась Мишель, садясь за стол. Лопатин протер очки полой куртки. Месье Марсель, недавно обзаведшийся парой окуляров для чтения, как их называл Механик, делал точно так же.

– Они похожи, – поняла Мишель, – только месье Виктор светловолосый. Он вырвется из СССР и встретит любимую девушку. Нельзя терять надежду, фараон отпустил евреев на свободу…

Лопатин широко улыбнулся: «Отличный. Налей мне еще чаю, Майечка».

На рассвете над крышей деревянного барака проносились самолеты. Ривка снимала комнату на окраине города, неподалеку от железных ворот с красной звездой, ведущих в аэропорт. На военном поле базировались и гражданские вертолеты, доставляющие грузы в тундру.

За проржавевшей оградой блестела гладь печорского затона, куда приводнялись гидросамолеты. Мощная серая река тоже текла неподалеку. Горизонт ощетинился черными силуэтами подъемных кранов. От города до дельты Печоры оставалось сто километров, но морские суда легко поднимались вверх по течению.

– И до Нового Бора тоже сто километров, – легкий ветер вздувал холщовую занавеску, – осталось подождать полтора года, даже меньше.

Ривка разложила тетрадки на крепко сбитом столе, приставленном к широкому подоконнику. Хозяйка комнаты сказала, что барак построили в тридцатых годах.

– Не тяп-ляп, как сейчас, – недовольно добавила пожилая женщина, – я той порой девчонкой была, вроде тебя, однако помню, что зэка работали на совесть, – дочь хозяйки уехала с мужем, как здесь выражались, на большую землю.

– Комната свободна, живи на здоровье, – заведующая детским садом окинула ее цепким взглядом, – только мужиков не води, – Ривка смутилась:

– Что вы, я не… – заведующая махнула рукой.

– Все вы так говорите, но ты, кажется, девушка приличная, – за год ее хозяйка укрепилась в своем мнении. Ривка не ходила с соученицами на танцульки в единственном городском доме культуры.

– Я только учусь, работаю, – она подрабатывала нянечкой в том же детском саду, – и пишу письма Павлу Наумовичу.

Ривка не держала на виду фотографию Павла Наумовича, вырезанную из старой «Юности». Девушка нашла журнал на дальних полках городской библиотеки. Зачитывать книги не полагалось, однако библиотекарша пожала плечами.

– Это на макулатуру пойдет. Забирай на здоровье, – аккуратно обрамив фотографию, Ривка хранила ее в ящике стола.

– Осталось полтора года, – оглянувшись на дверь, она достала снимок, – даже меньше.

Ривка пока не могла приехать в колонию, но слышала, что невест расписывают без лишних вопросов. Позавчера на почтамте она заказала разговор с Сыктывкаром. В поселке Заречном телефонов не завели, однако Ривка звонила заказчицам матери. Фаина Яковлевна, как и просила Ривка, оказалась у городского телефона на следующий день.

– Всякие есть новости, мейделе, – тихо сказала мать, – и плохие, и хорошие, – Ривка узнала об аресте Исаака и о том, что у нее появилась невестка.

– Майя поехала дальше на север, – со значением сказала мать, – ты понимаешь, о чем я, – Ривка понимала, – а тебя скоро навестит гость, – мать описала ей Петра Михайловича Волкова. Пока никто похожий на улицу Победы не заходил.

Привстав, Ривка выглянула за окно. Заходящее солнце золотило лужи на разбитой дороге. В палисаднике дремала на цепи старая лайка. Оживившись, пес брехнул. Ривка успокоила его:

– Это только я. Товарищ Волков знает мой адрес, надо заняться делами.

На следующей неделе Ривка впервые вела урок в местном детском доме. Обычно педагогическую практику там не проходили, однако директор училища сдалась под ее напором. Напечатав сказки на ненецком языке в салехардской газете, Ривка стала чем-то вроде местной знаменитости. В самом Нарьян-Маре газета «Красный тундровик» выходила только на русском, однако Ривка была известна и там. Она писала для детской странички «Тундровика».

– Все равно пришлось взять псевдоним, – вздохнула девушка, – Михаил Семенович меня уговорил, – Михаил Семенович Золотов попал в Нарьян-Мар, как выражался старый журналист, за казенный счет еще в тридцатых годах.

– Мне тогда едва исполнилось двадцать пять, – сварливо сказал он, – поверь моим шестидесяти семи и не спорь, – перечеркнув ее подпись, Золотов вывел: «Римма Горская».

– Михаил Кольцов писал под псевдонимом, – добавил редактор, – а ты пока не Кольцов, – Ривка довольно дерзко заметила: «Пастернак не писал». Михаил Семенович привистнул:

– Пастернак в другой лиге, мейделе. Я его видел на поэтических вечерах. Мой британский кузен, – усмехнулся Золотов, – из-за которого я погорел в тридцать пятом, тоже изменил фамилию. Я не менял, в паспорте я Голденкранц, а его отец в Британии стал Голдом, – встреча с британским кузеном, приехавшим в Москву писать репортажи для Флит-стрит, оказалась для Золотова последней.

– Солли отправился в Лондон, – кисло сказал Золотов, – а я уехал на Соловки и вышел на свободу только в пятьдесят шестом году. Он перебрался в Израиль, – Золотов показал Ривке вызов от кузена, – однако я ответил, что доживу жизнь здесь. Но ты, Римма Горская, – он подмигнул девушке, – еще прогремишь в газетах. Погоди, – он оживился, – ты можешь писать на идиш?

Ривка покраснела:

– Не очень хорошо. Я его никогда не учила, я имею в виду в школе, – Золотов, успевший восемнадцатилетним юношей отправиться в Биробиджан, поработал и в тамошней газете.

– Я с тобой позанимаюсь, – пообещал журналист, – попробуем попасть на страницы «Советиш геймланд». Там меньше цензуры, чем в изданиях на русском. Говоришь ты бойко, осталось отточить перо, – он ласково взглянул на Ривку, – но ты способная девушка. Ребята в Салехарде не поверили, что ты раньше не знала ненецкий.

В отдельной тетрадке Ривка собирала местные сказки.

– Надо продумать занятие в детском доме, – она покусала ручку, – мама сказала, что Волков похож на артиста кино, – в Заречном хватало старых «Советских экранов». Лайка опять брехнула, в открытом окне показалось веселое девичье лицо.

– Риммочка, – так называли ее соученицы, – хватить киснуть над книгами, сегодня суббота, – затараторила подруга, – пошли погуляем, – Ривка закатила глаза.

– Театр пока не открылся, – театр в Нарьян-Маре был народный, – а в «Арктике» крутят «Судьбу», которую мы видели на культпоходе, – девушка широко улыбнулась.

– Не театр и не кино. Вертолетчик с танцев пригласил меня на вечеринку, но неудобно идти одной. Пожалуйста, Риммочка, – умоляюще протянула соученица, – что тебе стоит, здесь недалеко, – захлопнув тетрадку, Ривка строго сказала: