Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том седьмой

– Хаим не прилетит во Владивосток, – поняла Леона, – он перешел из президентской охраны в ЦРУ, и американцы не засветят здесь товарища Флори, – подумав об американцах в третьем лице, Леона мрачно поздравила себя с, как называли это в ЦРУ, полным успехом.

– Мадам предупреждала меня, что так случится, – она повезла коляску дальше, – я полностью ассоциирую себя с Советским Союзом, – на филологическом факультете МГУ ее считали возвращенкой, выросшей в эмигрантской семье.

– В вашей семье, наверное, русский язык не был в ходу, – заметил ее научный руководитель, – слышно, что вы учили его в юности, – Леона развела руками.

– Моя мать американка, дома мы говорили по-английски… – профессор пожевал губами.

– Есть примеры отличного владения обоими языками одновременно. Взять хотя бы… – он оборвал себя.

– Он хотел сказать, что Набоков пишет по-русски и по-английски, – поняла Леона, – но Набокова в СССР упоминать запрещено… – Леона приходила на кафедру только изредка.

– Они отлично выдрессированы, – женщина скривила губы, – никто не спрашивает, как я оказалась в СССР и чем я занимаюсь, – она ухаживала за Симочкой, помогала Моте с уроками, гуляла с собакой и готовила ужины.

– Я словно стептфордская жена, – разозлилась Леона, – Гурвич разрешил мне защитить диссертацию, но он никогда не позволит мне преподавать, – Леоне хотелось услышать треск телефонных аппаратов в конторе 1-800-Зильбер и постоять с сигаретой на балкончике, под грохот поездов метро.

– Скоро мы вернемся домой, – сказала она дочке, – ты пойдешь в детский сад в Бруклине, а не в местное заведение, где трехлетним малышам забивают уши чепухой о Ленине… – на Крымском мосту висели портреты вождя. Владимир Ильич пристально смотрел на Леону. Ветер взметнул подол ее норковой шубы, Леона сверилась с часами.

– Мотя приедет домой с продленки, – перейдя во второй класс, мальчик легко освоился с метро, – надо заняться обедом и закончить работу с документами из сейфа, – в последнее время ее просили фотографировать все бумаги с упоминанием Афганистана.

– Вряд ли Гурвич полетел туда, – хмыкнула Леона, – скорее всего, он занимается встречей во Владивостоке. Хотя переговоры в конце месяца, а он обещал скоро вернуться, – Леона взглянула на свинцовую воду реки.

Непогода разогнала пешеходов, мост опустел. Набухшие снегом тучи повисли над Кремлем. Тускло сияли рубиновые звезды на башнях. Поежившись под острым ветерком, Леона услышала из коляски недовольное хныканье.

– Сейчас придем домой, – она свернула на набережную, – потерпи немного… – Леона направилась к мощным стилобатам на Фрунзенской.

Остров Возрождения

Белый халат блистал крахмальной свежестью. Поведя плечами, Саша остановился перед железной дверью. Замигала красная лампочка, на него повеяло запахом дезинфекции.

– И лекарствами, – он принюхался, – я никогда не был в этой части острова, – прилетев на Аральское море третьего дня, он пока не видел академика Мендеса.

– Давид Самойлович занят, – объяснил местный коллега, курирующий институт, – вам придется подождать вызова в лабораторию, – Саша взглянул на заснеженные ступени террасы.

– Обычно зимы здесь мягче, – заметил он, – кажется, климат меняется, – коллега пожал плечами.

– Море мелеет, воду забирают на мелиорацию узбекского хлопка. Однако сюда перебросят сток сибирских рек, – ЦК КПСС одобрил проект, – и Арал вернется к прежнему состоянию, – пройдясь по институтской набережной, Саша не заметил никакого обмеления.

Несмотря на середину ноября, местные работники выходили в море на моторках. На ужин Саше подали отличную запеченную рыбу. Он узнал рецепт.

– Лара такую делает, здесь научилась, – Саша налил себе крымского вина, – следующим летом надо напроситься в гости к Давиду Самойловичу, – он плавал в институтском бассейне и гулял по парку. Саша не хотел торопить академика. Коллега сказал, что Давид Самойлович днюет и ночует в лаборатории.

– Идет последний этап работы над препаратом, – заметил куратор острова, – это самый напряженный момент, – Саша получил вызов в строго секретные лаборатории Института сегодня утром. В Москве он подписал очередное обязательство о неразглашении секретных данных.

– У меня есть такой документ, – вежливо сказал Саша генералу Крючкову, – зачем еще один… – начальник поднял бесцветные глаза. Крючков, которого на Лубянке называли тенью Андропова, перенял его повадки.

– У них одинаковый взгляд, – понял Саша, – Крючкову только не хватает очков, – начальник кисло сказал:

– Речь идет о препарате повышенной опасности, товарищ Гурвич, – Саше всегда казалось, что Крючков недоволен его фамилией, – вы никогда не имели дела с такими субстанциями, – Саша действительно не занимался ядами.

– Вообще это не яд, – он шел по выложенному кафелем коридору, – а биологическое оружие…

Местный коллега доставил Сашу к проходной закрытой части Института, располагавшейся на севере острова. Куратор водил обыкновенный газик, однако Саша помнил американский джип академика Мендеса.

– Он возил меня охотиться на джейранов, – по дороге они миновали стадо, пасущееся в промерзшей степи, – я правильно сделал, что взял дубленку, здесь, как и в столице, минус пять, – коллега довел его, как он выразился, до первого поста.

– Вам выдадут халат, – объяснил куратор, – но потом придется надеть особый костюм…

Саша украдкой подышал на руки. Первый пост располагался в забетонированном бункере за высокой электрифицированной оградой. Саша примерно понимал, чем занимается засекреченный отдел Института.

– Здесь создают биологическое оружие, – он ждал, пока распахнется очередная дверь, – понятно, что сюда нет доступа посторонним, – Саша надеялся, что, несмотря на занятость, академик закончил генетический анализ. В августе, получив пакеты с фрагментами костей, Давид Самойлович заметил:

– Это ваш отец, – он уважительно помолчал, – и отец Ларисы Марковны. Не волнуйтесь, товарищ Матвеев, я уверен, что мы имеем дело с генетической аномалией, с фокусом природы. Не забывайте, что мы происходим от общего предка. Неудивительно, что встречаются генетические параллели, – Давида никогда не подводило его чутье.

– Я уверен в другом, – хмыкнул он, – товарищ Матвеев женат на собственной сестре, пусть и сводной. У них одинаковый очерк лица, похожие повадки, – Давид напомнил себе, что есть еще и ассортативность.

– Мы выбираем похожих на нас партнеров, – усмехнулся он, – поэтому я и выбрал покойную Эстер. Характером она была мне под стать, – ребенок Матвеевых пока был образцом здоровья, но генетические аномалии могли проявиться позднее.