Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том седьмой

Каморка для ночлега нашлась быстро. К их столу подсел угреватый парень в богатом, но поношенном кафтане.

– С чужого плеча, – присмотрелся Михайло, – стянул где-то, глаза у него вороватые, – он подтолкнул Демида, приятель неслышно шепнул:

– Сам вижу. Мы железо везем, сие вещь непродажная, – парень с разгона предложил им кров.

– Две лавки, – радушно сказал он, – два тюфяка, две попоны. Клопов нет, за сие ручаюсь. Ежели желаете, найдутся и девки ночь скоротать, – Демид опрокинул половину мутного стакана с хлебным вином.

– Грех сие, – нахмурился товарищ, – я муж венчаный, ты мне сего не предлагай, – он покосился на Михайлу.

– Тогда я сказал, что мне тоже не надо, – блоха прыгала по тюфяку, – ясно, что здесь за девки…

Изба с ночлегом стояла у Москвы-реки. Южный берег тонул в тьме, на черной воде виднелись огоньки рыбацких лодок. Над кремлевскими стенами взлетали невиданные разноцветные всполохи. Демид остановился:

– Ого, что сие… – хозяин избы небрежно сказал:

– Фейерверки. Их немчины готовят, они на то мастера. В Кремле гуляют, теперь мир с Польшей будет вечный, – парень усмехнулся, – года на два али на три, а опосля все на старый лад пойдет, но сие нам на руку… – в сенях избы воняло запрещенным на Москве табаком. Хозяин, представившийся им Антипом, недовольно сказал:

– Идите, мужики, – он подтолкнул их, – значит, по правую сторону третья комора ваша, там прибрано, – оглянувшись, Михайло увидел, как Антип легко поднимает половицы.

– У них подпол, – заметил он Демиду в каморке, – может, в телеге заночуем, – Демид с усилием снимал сапоги.

– Понятно, что сие за место, – хмуро сказал он, – мы к татям попали. Из подпола лаз к реке ведет, – приятель провел ребром ладони по горлу, – вода все скроет. Однако у нас, Михайло, брать нечего, – Демид обрушился на тюфяк, – здесь натопили, а в телеге у нас зуб на зуб не попадал бы. Третьего дня снег шел, как мы по дороге тащились. Спи спокойно, – он перекрестил рот, – мы для татей мелкая сошка… – Михайло повел носом.

– И здесь пахнет. Сие табак, – в Туле табак покупали у иностранцев, – но и еще что-то другое… – Михайло напомнил себе сходить в Немецкую слободу. Табак в Москву привозили из Новых Холмогор.

– Или передать письмо домой, – в который раз подумал он, – но я сбежал из Гарца шесть лет назад. Клаус той порой сидел в тюрьме. Кому писать, когда никого не осталось, – он был уверен, что брата казнили.

– И меня бы казнили, – вздохнул Михайло, – не отправься я вовремя в Польшу. Клаус и велел мне уехать после несчастья на шахте, – люди погибли из-за прогнивших креплений, однако крайними, как выражались в России, всегда назначали мастеров и инженеров.

– Я не совсем инженер, – поправил себя он, – я закончил только один курс университета, – на заводах Виниуса всем было наплевать на его диплом.

– В Польше у меня его тоже никто не спрашивал, – блоха утихомирилась, – Виниус только посоветовал мне креститься, он тоже стал православным, – Андрей Денисович, как его звали в России, занимался добычей дегтя на севере, однако по старой памяти наезжал на тульские заводы.

– Ты парень сообразительный, – сказал он три года назад тогда еще Михаэлю Рабе, – язык ты выучишь быстро. Не будь дураком, – Виниус окинул его зорким взглядом, – тебе двадцать три, а мне идет пятый десяток. Я приехал сюда, когда ты не родился, – заводчик усмехнулся, – Бог один, какая разница, где молиться, – он помолчал, – в Германии ты останешься незаконнорожденным, а в России ты можешь начать новую жизнь… – Михаэль почти не помнил отца.

– Клаус говорил, что он приехал в Гарц из Италии, – Михаэль нахмурился, – поэтому его звали Йорданом, то есть Джордано… – Клаус хмуро сказал:

– Он мало говорил, братишка, а больше пьяным валялся. Нельзя его обвинять, он потерял ногу в забое и еле выжил, – Клаус был старше Михаэля на пять лет. Оба брата не знали матерей.

– Клаус все-таки родился в законном браке, – горько подумал парень, – а я сын служанки. Папаша даже пьяным волочился за девками, – отец умер, когда Михаэлю было всего три года. Мальчиков из милости взяла к себе неграмотная шахтерская вдова, жившая по соседству.

– Клаус настаивал, что у нас есть родня в Лондоне, – вспомнил Михаэль, – ерунда, это папашины сказки… – ему захотелось увидеть брата.

– Из тюрьмы герцога Брауншвейгского путь ведет только на плаху, – Михаэль вытер заслезившиеся глаза, – надо забыть о семье. У меня ее никогда и не было, если не считать Клауса, – в соседней каморке скрипела лавка, сдавленно стонала женщина.

– Демид продрыхнет до утра, – Михаэль нащупал зашитое в армяк серебро, – хватит терпеть. В Польше я ходил к таким девкам… – выбравшись в коридор, он услышал из каморки напротив сочный мат. Хлипкую дверь едва не снесли с петель.

– Кусаться вздумала, стерва, – полуголый мужик выволок наружу разлохмаченную девку, – я тебе покажу, как ломаться… – из разбитого носа женщины текла кровь, – я не за то серебро платил, чтобы ты рожу воротила… – девка что-то бормотала, Михаэль прислушался:

– Не может быть, – в ее волосах застряла труха, – но это не немецкий… – он узнал язык. На соляных копях Велички работали евреи, хотя в городе им жить запрещали. Шагнув вперед, Михаэль оттолкнул мужика.

– Он пьяный, на ногах не держится, – мужик съехал по бревенчатой стене на пол, – должно быть, она из польских пленных… – девушка прикрывалась разорванной рубахой. Под темным глазом набухал синяк. Михаэль укутал ее армяком.

– Не бойтесь, – тихо сказал он, – я не причиню вам вреда. Вы меня понимаете, – девушка закивала, – как вас зовут.. – она вытерла запекшуюся под носом кровь.

– Двора, – испуганно шепнула девушка, – Двора, дочь Гершома. Помогите нам… – девушка вцепилась в его руку, – здесь моя младшая сестра Йехудит, ей только четырнадцать лет. Ее не трогают, он… – Двора мотнула головой в сторону сеней, – хочет ее продать подороже. Пан, – девушка зарыдала, – я прошу вас, спасите хотя бы ее… – на улице заржали лошади, за подслеповатыми окнами вспыхнули факелы. В сенях кто-то заорал:

– Земский Приказ явился. Парни, убирайте в подполе все с глаз долой… – на Михайлу пахнуло морозным ночным ветром. Высокий парень в кафтане польского кроя повел факелом.

– Пистолет у него западной работы, – на рыжих волосах юноши таяли снежинки, – он, кажется, мой ровесник, – в прорезях кафтана поблескивал металл доспехов.

– Никому не двигаться, – неприязненно сказал боярин, – я думный дворянин Петр Федорович Воронцов-Вельяминов, объезжий голова Барашевской слободы. Стрельцы, ярыжки, – крикнул он, – запечатывайте притон, гоните сюда телеги. В Разбойном Приказе разберутся, кто тать, а кто честный человек… – девушка всхлипнула: