Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том третий

– Спасибо, – он вложил в ладонь туркмена рублевку, – держите на чай, – туркмен со значением отозвался:

– Вас никто не побеспокоит, отдыхайте на здоровье, – сунув купюру в карман грязноватого белого халата, он заставил себя не оборачиваться на дастархан:

– Непростые они люди, даже инвалид, – очкастый пожилой человек опирался на костыль, – на чай дали, где такое видано? Но это не мое дело, я гостей напоил и накормил, а остальное пусть рассудит Аллах.

От крепкого чая поднимался ароматный дымок. Гольберг посасывал советский «Беломор»:

– Надо разделиться, – наконец, сказал Эмиль, – встречаемся в Муйнаке у памятника Ленину, – Монах задумался, – через три дня. Я возьму Маленького Джона, – парень опустил голову, – и Джо. Мне нужен человек, хорошо говорящий по-русски. Ты, Виллем, бери Иосифа и Витю, – на щеках младшего Лопатина играли красные пятна:

– Я не успел ничего сказать папе, – слезы обожгли глаза, – началась стрельба, цеховики кинулись к черному ходу, а я не успел ничего сказать, – с Маленьким Джоном он столкнулся на задворках дачного поселка, среди гаражей. Им быстро удалось поймать такси до города.

Услышав о месье Марселе, Гольдберг заковыристо выругался. Витя никогда не слышал такого языка:

– Валлонский, – хмуро сказал Монах, – Виллем тоже мастер шахтерского мата, если выражаться по-русски. Ноги в руки, – велел он, – через четверть часа мы должны быть на шоссе, – не могло быть и речи о том, чтобы остаться в Ашхабаде:

– Если папу арестуют, – Витя не хотел думать о другом исходе событий, – он ничего не скажет псам, но его могут и застрелить. Вооруженное сопротивление милиции тянет на высшую меру наказания, – он очнулся от сухого голоса Гольдберга:

– Допиваем чай, делим финансы и убираемся отсюда, – Эмиль взглянул на часы, – к вечеру обе группы должны оказаться в Чарджоу, – до Амударьи, на которой стоял город, оставалось пять часов дороги:

– Его называли партизанским генералом, – вздохнул Витя, – с ним не поспоришь, – именно это он и собирался сделать. Порывшись в холщовой сумке с портретом битлов, юноша вытащил на свет упакованный в газету сверток:

– Джон, – распорядился он, – напиши группе Виллема наш адрес в Аральске. Кто окажется в Чарджоу первым, отправит Питеру телеграмму. Держите, – Лопатин водрузил сверток на низкий стол, – здесь десять тысяч долларов, – Гольдберг открыл рот, – до Ашхабада час пути, я поймаю попутку в обратную сторону, – Эмиль угрожающе сказал:

– Это безрассудно. Я тебе запрещаю, ты мальчишка и ты…, – Витя взбросил сумку на плечо:

– Явка с повинной и чистосердечная дача показаний облегчит мою участь, – Лопатин улыбнулся, – я не выдам никого, кроме себя и, как я понимаю, давно расстрелянного Петренко. Все безопасно, месье Гольдберг. Делайте свое дело, а я сделаю свое. Будь, что будет, – юноша поднялся, – но я не оставлю отца в беде.

Пожав руки парням, Витя небрежной походкой пошел на шоссе.

Блестящие бараньим салом пальцы взялись за поджаристый кусочек мяса на кости. Окрашенный шафраном плов громоздился сытной горкой на казенной тарелке с потускневшей золотой каймой. Наум Исаакович причмокнул:

– Выше всяких похвал. Перед твоим отъездом старик запечет фазанов и сделает рыбу по каспийскому рецепту, – он налил себе шербета, – на острове Возрождения отлично готовят, но там кухня санаторная, здоровая, – плов посыпали ягодами барбариса. Кофе с дачи было никак не привезти, но Эйтингон велел дежурному сбегать в гостиницу «Ашхабад». В тамошнем баре варили кофе на песке:

– Армяне стараются, – он развалился в кресле, – вообще, милый мой, наши национальные меньшинства, как твоя Мария, – в кабинете они были одни, – истинно волки, смотрящие в лес. Взять хотя бы Салмана-хаджи, – он хлопнул ладонью по папке, – но я всегда догоняю своих врагов.

Труп старика, убитого, в, как выражались в документах, перестрелке с бандитами, лежал в милицейском морге. По бумагам Салман-хаджи работал ночным сторожем в дачном кооперативе «Копетдаг». Заметив разорванное пулей ухо старика, Наум Исаакович нахмурился:

– Я помню эту примету, – Саша велел составить справку. Убитый оказался всего на год младше товарища Котова:

– Ему не дашь и шестидесяти лет, – восхищенно подумал Саша, – хотел бы я в его годы так выглядеть. Энергии у него хватит на десяток молодых работников, – до революции Салман-хаджи учился в знаменитом медресе Мири Араб:

– Его отец был потомственным почетным гражданином, – хмыкнул Эйтингон, – чуть ли не самым богатым купцом в тогдашней Закаспийской области, – юноша Салман уезжал в хадж из России царской, а вернулся в страну, где победила революция:

– Здесь тогда еще не победила, – Наум Исаакович зачерпнул ложкой сладкого нишалло, тоже привезенного с дачи, – и парень сменил Коран на штык, – Салман-хаджи десять лет воевал в отрядах басмачей:

– Соратник Джунаид-хана, – Саша присвистнул, – я читал о нем, – Наум Исаакович кивнул:

– Ненавистник советской власти, самый жестокий из здешних басмачей, – после разгрома сил Джунаид-хана в начале тридцатых годов курбаши Салман, как его звали басмачи, получил десятку лагерей:

– Потом еще десятку, – Наум Исаакович вытер шелковым платком жирные губы, – однако, попав под амнистию в честь великой победы, он немедленно присоединился к силам Ослан-батыра, – Наум Исаакович выругался, – откуда я его и помню, – Салман-хаджи попал в плен после прорыва отряда Ослан-батыра в Китай, через государственную границу:

– Я допрашивал мерзавца, – Эйтингон привычным жестом закатал рукава белой рубашки, – тогда ему отвесили двадцать пять лет, однако он опять попал под амнистию при Хрущеве, – проведя на зоне половину жизни, Салман-хаджи тихо трудился в дачном кооперативе «Копетдаг»:

– Он женился и завел троих сыновей, – недовольно сказал Эйтингон, – младшему всего два года. Проклятая ядовитая кровь, таких стариков ничем не сломить, – арестованные цеховики настаивали, что Салман-хаджи был только сторожем при даче:

– Якобы, кроме зарегистрированной тулки, при нем ничего не имелось, – Саша повертел Макаров, лежащий в прозрачном пакете, – и Лопатина на даче тоже якобы не было. Воротилы о нем ничего не знают, – товарищ Котов откусил белоснежными зубами кончик сигары:

– Жуки боятся, – заявил он, – сболтнувшему лишнее не миновать мести и в камере. Что касается Макарова, – Эйтингон пыхнул дымом, – то номеров на стволе нет, оружие серое, однако я уверен, что пистолет, как и его хозяин, недавно пересек границу СССР, – Саша мрачно отозвался:

– Так называемый Мурадов, – арестованный якобы чеченец, получивший при штурме дачи легкое ранение, пребывал в охраняемой камере, – будет молчать, что бы мы с ним не делали, а делать ничего нельзя, – Саша узнал француза, за которым он следил в Москве: