Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том пятый

– Я есть, – смешливо сказал инспектор, – потрудитесь справиться в особом приложении, – он ткнул пальцем в страницу, – и сразу меня найдете…, – ажан покраснел:

– Извините, я новичок…, – инспектор отмахнулся:

– Все мы когда-то начинали за стойкой, коллега…, – юноша приосанился.

По пути наверх Пьер добродушно сказал:

– Я, правда, в приемной никогда не подвизался. Я с семнадцати лет на ногах, – длинные ноги в потрепанных джинсах легко шагали по ступеням, – я четыре года патрулировал острова Ситэ и Сен-Луи. Пойманными мной карманниками можно забить собор Нотр-Дам…

Белокурые волосы инспектора были пострижены, как решил Механик, в артистической манере:

– Он больше напоминает художника, – парень носил бородку в стиле битников, – я никогда не видел полицейских в кедах и майке с Микки-Маусом…, – в длинном коридоре Пьер предупредил его:

– Курить у меня нельзя, по крайней мере, сейчас, – он весело улыбнулся, – пока художественный музей в Лионе не получит своего Ватто…, – картина стояла на мольберте в углу захламленного кабинета. Инспектор приподнял холст:

– Отличный образец творчества зрелого мастера, – сказал парень, – взгляните, как искусно выписаны складки на платье покупательницы. Это этюд к «Вывеске лавки Жерсена». Полотно хранится во дворце Шарлоттенбург, в Берлине…, – он прикрыл голубые глаза:

– Ватто пришел ко мне и спросил, соглашусь ли я поселить его у себя и позволить ему, как он выразился, размять руки и написать вывеску, чтобы я мог повесить ее над входом в лавку. Мне не хотелось принимать это предложение, я предпочитал занять его чем-нибудь более основательным, но, заметив, что работа доставит ему удовольствие, я согласился…, – Пьер добавил:

– Жерсен упоминает, что Ватто считал картину единственной, льстящей его самолюбию…, – инспектор спохватился:

– Извините, я вас заговорил. Кража в Лионе случилась прошлым месяцем, но я ждал, что Ватто всплывет у серых дилеров, что и произошло…, – он склонился над спиртовкой, – у меня есть свои информанты в таких местах…, – Механик закрыл рот:

– Вы похожи на отца, – наконец, сказал Марсель, – Маляр был замечательный оратор, я его слышал несколько раз…, – юноша разлил кофе по антикварным чашкам:

– Фарфор не вещественное доказательство, – заметил он, – посуда с барахолки. Это Севрская мануфактура, вещи времен моего предка, месье Робеспьера…, – Пьер вздохнул:

– Папа и писал очень хорошо, а у меня нет времени на статьи. Мой отдел, состоящий только из меня, сбивается с ног…, – он подсунул механику корзинку с круассанами, – в Сюртэ я единственный, кто разбирается в искусстве. Все такие преступления, то есть их расследование – моя ответственность. Поэтому в общем списке меня не найти, я прохожу, как особая часть уголовного розыска, отдельной строкой…, – он указал в сторону открытого на Сену окна:

– Музей Клюни любезно предоставил мне кабинет, то есть каморку. Мне нельзя терять навыков реставрации, – он размял пальцы, – я занимаюсь консервацией одной из шпалер «Дамы с единорогом» …, – Марсель заметил на его руках следы от иголки:

– Но я не об этом, – Пьер взял с заваленного бумагами стола серую папку, – я подумал, что если вы в отпуске, то вы сможете нам помочь. Тетя Марта, то есть мадам М, со мной согласилась…

Механик изучал шуршащие факсы. Черно-белый снимок коротко остриженной девушки аккуратно уложили в конверт:

– Насчет нее немцы все засекретили, – недовольно сказал Пьер, – в материалах Интерпола вы этого не найдете, как не отыщете никаких сведений о месье Штрайбле. О нем мне рассказала только тетя Марта…, – в папку сунули вырезку с газетным фото, – речь идет о девяти убитых, месье Марсель…, – парень помолчал:

– Кроме искусства, я занимаюсь и леваками, – он погладил бородку, – меня знают в Сорбонне и Латинском Квартале. Я не смогу работать под видом студента, – юноша пощелкал пальцами, – и на Монмартре я тоже известен…, – он забрал у Марселя папку:

– Операция согласована с моим начальством…, – Пьер покачал пальцем у себя над головой, – вишистский прихвостень Папен подал в отставку. У нас теперь достойный шеф, месье Гримо…

Механик слышал, что именно благодаря Гримо Париж миновал кровопролитие во время весенних протестов в Сорбонне:

– Вы тоже были среди студентов, – поинтересовался он у Пьера, – но с какой стороны…, – парень ухмыльнулся:

– Я проявлял так понравившиеся вам ораторские способности, уговаривая ребят не идти на радикальные акции. Я знаю лидеров студенческого движения, – добавил Пьер, – среди них есть достойные люди. Но это, – он похлопал по папке, – обыкновенная нацистская шваль. Они расстреляли в упор стариков, не моргнув глазом. С вашими шефами мы связались, – заметил инспектор, – они не возражают, если официально вы в отпуске…, – Механик почесал нос:

– Предположим, я соглашусь, – он не ожидал, что задание продлится долго, – но из меня вряд ли получится студент…, – Пьер вскинул бровь:

– Не получится. Но из вас выйдет отличный клошар, месье Механик.

В свободные от дежурств вечера Пьер обедал дома. Мать смирилась с его работой в полиции, больше не называя юношу ажаном, однако не уставала намекать, что Пьер может приняться за докторат. За речной форелью со шпинатом он помахал серебряной вилкой:

– Мама, – с чувством сказал юноша, – я знаю, что папа в мои годы стал ассистентом куратора и писал об испанской живописи, однако у меня едва остается время чиркнуть в ежедневнике, что у меня нет времени на все остальное…

Золотое солнце едва закатывалось за Сену, но Лаура зажгла высокие свечи. Кофе они пили в гостиной. Блики огня играли на белом мраморе скульптуры Джакометти, на сугробах этюда Моне. Сорока сидела на деревенской калитке. Рядом висел купленный Генриком на закрытом аукционе в Швейцарии этюд Ренуара к портрету двух девочек. Темноволосая малышка с ярким бантом напоминала Пьеру детские фотографии его матери:

– Она тоже была серьезная, – подумал юноша, – и у младшей Лауры на послевоенных фото похожее выражение лица. Где ее сейчас искать? Она, наверное, давно мертва…

При матери Пьер не говорил о ее младшей сестре:

– Или о тете Кларе или об Адели, или о Сабине, – он щелкнул зажигалкой перед сигаретой Лауры, – мама не покупает вещи Сабины и не слушает записи Адели. На «Че» она тоже не ходила, потому что фильм снял Аарон…

Пьер напомнил себе позвонить в Вену. Мать болтала с дедушкой Джованни, однако о Кларе и остальных она, разумеется, не заикалась. Пьеру хотелось узнать, как идут дела на фестивале:

– Тиква играет в «Превращении», – Пьер любил Кафку, – семья Замзы тоже от него отвернулась. Я не имею права поступать так с мамой. Ее нельзя оставлять одну, она не перенесет, если я съеду с квартиры…, – Пьер мог обосноваться в старой студии Аарона Майера на Монмартре, однако не заводил с матерью таких разговоров.