Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том пятый

Он понятия не имел, с кем встречается. Конверт оставили на стойке портье в их пансионе:

– Передайте письмо охранникам, – значилось в послании, – и не забудьте паспорт…, – Тупица успокоил себя тем, что его никто не похитит:

– Я не ученый и не владею важной информацией, – он нажал на кнопку звонка, – я получу лекарство и уйду отсюда…, – динамик зашуршал: «Слушаю вас».

– Это мистер Авербах, – Тупица откашлялся- мне назначено…, – стальная калитка в ограде отворилась. Генрик ступил на территорию СССР.

Деревянные ступени крутой лестницы слегка поскрипывали. Жаркий августовский полдень пах пылью и голубиным пометом. На белой шее Тиквы, открытой недавней короткой стрижкой, поблескивали капельки пота: -Что ты сказал сторожу…, – таинственным шепотом поинтересовалась девушка, – тетя Клара упоминала, что на чердак никого не пускают…

Ее темные волосы золотились в косых лучах солнца, пробивающихся через запыленные окошки узкого лаза, ведущего наверх. Серые камни Староновой синагоги, казалось, дышали теплом:

– Или это потому, что Тиква рядом, – подумал Аарон, – с ней мне никогда не бывает холодно, не бывает одиноко…, – он остановился на ступеньку ниже жены:

– Не сказал, а показал и даже отдал, – рассмеялся Аарон. – купюра в двадцать долларов открывает многие двери, – он помолчал:

– Ты сейчас рядом со мной и так будет всегда, – Тиква обняла его, – но в Южной Америке я боялся, что больше никогда тебя не увижу…, – он прижался головой к ее мягкой груди, – я почти сдался, но велел себе выжить и вернуться к тебе…, – ему больше ничего не надо было говорить. Тиква всегда понимала его с полуслова:

– Словно в Париже, – он поцеловал узкую ладонь, – когда я проснулся рядом с ней и сразу начал писать. Потом она забрала у меня тетрадь и танцевала по комнатке, танцевала и пела, словно птица…, – ее нежное горло, приоткрытое вырезом светлого льняного платья, слегка дернулось:

– Но ты вернулся, – Тиква взяла его руки в свои, – и мы больше никогда не расстанемся. Ты получил Оскара, ты поставил замечательный спектакль и так будет и дальше…, – под его руками что-то двигалось, перемещалось. Аарон до сих пор не мог справиться с изумлением:

– Мы это сделали, – он взглянул на жену, – они родятся и мы откроем им целый мир, расскажем и покажем все, что знаем сами, только они пойдут дальше нас…, – Тиква улыбнулась:

– Ты не жалеешь, что мы отказались услышать, кто там…, – и врачи в Лондоне и доктор Гольдберг в Мон-Сен-Мартене предлагали им проверить пол детей. Аарон помотал головой:

– Нет. Что-то должно остаться таинственным, как в старые времена. Но хорошо, что нас предупредили о двойне…, – Тиква отозвалась:

– Папа считает, что я могу родить сама, но он готов и сделать операцию, если что-то пойдет не так…, – в Мон-Сен-Мартене отчим показал ей таблицы:

– Ты в группе риска, – недовольно сказал доктор Гольдберг, – раньше акушеры сразу отправили бы тебя под нож…, – он помолчал, – ссылаясь на узкий таз. Но дети в двойне меньше обычных, вряд ли они будут весить даже три килограмма. Попробуем справиться сами, но в операции тоже ничего страшного нет…, – отчим велел Тикве не ложиться, как он выразился, на диван перед телевизором. Девушка рассмеялась:

– Никаких шансов, папа. Во-первых, до Хэмпстеда я телевизора не увижу…, – в доме Гольдбергов аппарат так и не появился, – а во-вторых, с новой постановкой Аарона у меня есть шансы лечь только на сцену и то ненадолго…, – отчим протер очки:

– Я не сомневался, что он тебя отправит скакать по стенам, – Тиква хихикнула, – впрочем, твои новые упражнения весьма неплохи, продолжай их делать…, – отчим завел при больнице новинку, как он выразился, курс подготовки к родам:

– Мужчины на занятиях, разумеется, не появляются, – вздохнул доктор Гольдберг, – твой муж, кажется, станет первым, кто не бросит жену в приемном покое…, – Аарон только удивленно сказал:

– Я и не рассчитывал на другое, дядя Эмиль. Я отец, это мои малыши, мое место рядом с Тиквой и ними…, – по просьбе отчима, Тиква провела несколько занятий йогой с беременными: -Потом меня заменила Лада, – она не двигалась, тоже ловя шевеления малышей, – у нее хорошо получается, – Тиква не хотела признаваться, что немного боится родов:

– Все потому, что я была в Вене, – сказала себе девушка, – где умерла мама. Но ничего не случится, с малышами все хорошо…, – Аарон шепнул:

– Успокоились. Уснули, наверное. Или они тоже хотят послушать тишину вокруг…, – за окошками простирался залитый солнцем пустынный дворик. Тиква коснулась рукой шершавой стены. Тетя Клара рассказывала им легенду об ангелах, принесших в Прагу камни для строительства Староновой синагоги:

– Это остатки разрушенного Храма…, – вспомнила девушка, – когда придет Мессия и Храм отстроят заново, то камни вернут на место…, – об останках Голема, по преданию, покоящихся на чердаке синагоги, им тоже рассказала тетя Клара.

Зазвенели ключи, Аарон потерся носом о ее щеку:

– Никакого Голема там нет, но для будущей пьесы мне надо все увидеть своими глазами…, – Тиква остановилась перед низкой, запертой на амбарный замок дверью:

– Его просто не нашли, – задумчиво сказала девушка, – не зря сторож говорил, что во время войны нацист, пытавшийся сюда зайти, потом умер. И вообще, – Тиква улыбнулась, – может быть, это была девушка и она потом влюбилась в своего создателя, – Аарон с натугой повернул ключ в замке:

– Сейчас и проверим. Но твоя история с девушкой мне нравится…, – они нырнули на низкий, полутемный чердак.

На беленом чердаке приятно пахло сушеными травами. У полукруглого окна устроили конторку темного дуба, с аккуратно разложенными бумагами и серебряной чернильницей. С пера стряхнули каплю, изящная рука разгладила пергамент. Хана смешливо подумала:

– Папа об этом молчит, иначе никто не стал бы покупать мезузы или заказывать свитки Торы. Но я не делаю ничего, запрещенного мудрецами, такое просто не принято…

Она перехватила у отца перо несколько лет назад, когда рав Горовиц стал страдать от воспалений кости, как называли его болезнь лекари. Ловкие пальцы отца распухали и отказывались слушаться:

– Жаль, что я не могу снять боль, – вздохнула девушка, – папе приходится принимать опиум, а от него туманится голова…, – рав Горовиц отказывался от снадобий, объясняя, что для заседаний раввинского суда голова нужна как раз светлая:

– Элияху тоже считает, что опиумом нельзя злоупотреблять, – вспомнила Хана, – но и он никак не может помочь папе…, – старший брат держал процветающую врачебную практику в Амстердаме:

– У них с Сарой-Мирьям двое детей, – Хана полюбовалась ровными буквами мезузы, – и у меня тоже появятся малыши…, – о будущем она думала спокойно.