Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том пятый

– У него все понятно по лицу, – он помнил презрительный огонек в серых глазах парня, – он следует правилам, однако ненавидит советскую власть…, – услышав о гибели куратора Павла в Южной Америке, Эйтингон хмыкнул:

– Наверняка, Павел его и пристрелил. Но почему он тогда не сбежал, у него были все возможности…, – Наум Исаакович побарабанил пальцами по стеклу, – понятно, почему. Он знает, где Анюта и Наденька, он человек чести и посчитал себя обязанным вернуться в СССР…

Павлин, как он про себя называл маэстро Авербаха, разумеется, понятия не имел, где находятся сестры Левины. Наум Исаакович и не стал ни о чем расспрашивать музыканта. В обмен на очередную упаковку таблеток маэстро получил письмо в запечатанном конверте с адресом некоего почтового ящика в Цюрихе:

– Только не отправляйте весточку из Праги, – заметил Наум Исаакович, – вернитесь в Вену и сходите на почтамт. На вашем месте я бы двинулся в обратный путь завтра…, – Моцарт проблеял что-то о показе спектакля и о концертах. Наум Исаакович больше не мог ничего сказать открыто:

– Здание, наверняка, утыкали жучками, – он поднял глаза к вентиляционной отдушине, -а в сад его было никак не вывести. Но завтра последний день, когда отсюда кого-то выпустят…

Он не мог сказать Моцарту что завтра вечером в Чехословакии появится четверть миллиона солдат. Две тысячи советских танков стояли на границе страны:

– Польша, – он загибал пальцы, – Болгария, Венгрия и наши ребята. Насчет ГДР еще идут переговоры…, – Брежнев хотел послать в Прагу и немецких солдат, однако местные оппоненты Дубчека боялись в таком случае натолкнуться на более яростное сопротивление чехов:

– Со времен оккупации прошло едва двадцать лет, – Наум Исаакович зажег сигарету, – они правы, не стоит провоцировать местное население…, – Брежнев и Андропов считали, что вторжение пройдет гладко. Наум Исаакович не был так в этом уверен:

– Ладно, посмотрим, что случится дальше, – решил он, – сначала надо арестовать Дубчека и его припевал…, – Эйтингона послали в Прагу именно за этим. Арест производился тщательно отобранной группой войск специального назначения:

– Но Сашу не стоило к этому привлекать, – он присел на подоконник, – пусть он занимается операцией «Свадьба». Он выполнил мою просьбу, а остальное не его дело…

Эйтингон вычеркнул из состава спецназовцев и рекомендованного немецкими товарищами Альбатроса, Иоганна Брунса: -Парнишка еще молод, – сказал Эйтингон Маркусу Вольфу, – пусть сначала он обретет опыт работы дома. Потом мы найдем ему достойное дело…, – Наум Исаакович и шага не мог ступить с территории посольства:

– Однако жучки не зафиксируют то, что я передал Моцарту письмо, – он ткнул окурком в чеканную, среднеазиатскую пепельницу, – я вел себя очень осторожно…, – он заранее нашел наиболее безопасную позицию в кабинете и понизил голос в разговоре с Моцартом:

– У него, кажется, падает слух, – маэстро несколько раз переспрашивал Эйтингона, – как бы это не оказалось побочным эффектом таблеток, – Науму Исааковичу было наплевать на слух музыканта:

– Главное для меня – письмо, – вокруг деревьев в саду метались летучие мыши, – фон Рабе узнает, что у него в СССР растет сын и тогда он не преминет появиться в стране…, – конверт Наум Исаакович адресовал на номер абонентского ящика, полученный им от Саломеи:

– Оказавшись в Москве, отправьте открытку на этот адрес, – написал он в конце, – укажите отель, в котором вы остановились и вас найдут…, – Эйтингон не мог дать никакого другого адреса, кроме своей так называемой квартиры на Киевской:

– Придется еще раз идти на поклон к Павлу, – он оторвался от окна, – но я объясню, что это ради него самого и девочек. Мы найдем фон Рабе его сына, а он поможет Павлу и близняшкам оказаться на западе…

Мебель в посольстве оказалась добротной довоенной работы. Эйтингон не сомневался, что со столов и шкафов двадцать лет назад сбили инвентарные номера со свастиками:

– В особняке помещалось пражское гестапо…, – он полистал вчерашний отчет местной службы госбезопасности, – если бы во времена Гейдриха здесь оказался господин Майер, ему бы не поздоровилось…

Пятеро осведомителей, находившихся в зрительном зале театра «На балюстраде», одновременно сообщали о наглом глумлении зарубежного режиссера над Советским Союзом:

– Советская власть превращает людей в насекомых…, – усмехнулся Наум Исаакович, – у мальчишки отличные задатки, недаром он получил Оскара…, – к отчету прилагались и рукописные афишки следующего представления. Эйтингон хлопнул себя по лбу:

– Майер торчал в лагере Че …, – он видел копию документальной ленты, – где был и Павел с покойным Антоном Петровичем. Павел мог что-то ему рассказать…, – рядом с отчетами лежали черновики будущих статей в прессе:

– Как создавалось антисоветское подполье в Чехословакии…, – он повертел крепкими пальцами ручку, – нити заговора ведут на запад…, – Эйтингон снял трубку телефона:

– Именно туда, например, в Британию. Завтра Моцарт уберется отсюда, он не такой дурак, чтобы сидеть в Праге после пропажи родственника, поставившего антисоветский спектакль…, – отряд специального назначения пока ждал распоряжений:

– Это товарищ Котов, – сказал Эйтингон, – пора заняться делом, ребята.

С балкона номера Клары и Джованни была хорошо видна крыша Староновой синагоги. После концерта Генрика они решили поужинать в отеле:

– Не хочется больше никуда ходить, – зевнул Джованни, – да и вечер на дворе…, – они вернулись в гостиницу, когда над Прагой поднялась яркая, полная луна. Теплый ветер с реки шевелил занавеси, вспыхивали огоньки сигарет:

– Завтра еще один концерт, – Аарон налил жене кофе, – потом последнее представление и можно возвращаться в Вену…

Генрик не собирался говорить семье о своей встрече с неизвестным русским:

– Вернее, очень даже известным, – письмо он надежно спрятал среди своих вещей, – это так называемый товарищ Котов, то есть Эйтингон. Интересно, зачем он пишет в Цюрих…, – Тупице почти захотелось распечатать конверт или даже привезти весточку тете Марте, однако он одернул себя:

– Нельзя, – Генрик спокойно болтал с семьей о пустяках, – иначе я могу в один прекрасный день выйти из дома и больше туда не вернуться. С такими людьми, как Эйтингон, шутки опасны…, – он утешил себя тем, что не делает ничего дурного:

– Это всего лишь письмо, – Генрик повертел конверт, – что опасного может быть в письме? Главное, что теперь у меня есть мои таблетки…, – он принял сразу две и чувствовал себя отлично.

Концерт, где он играл Дворжака, прошел с овациями. На две сотни мест в театре набилась чуть ли не полтысячи человек: