Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Часть вторая. Том третий

Письмо с американскими почтовыми марками Шмуэль распечатал за ранним завтраком в обители Тре Фонтана. Оставаясь в монастыре, он всегда, как усмехался епископ, нес кухонное послушание. Каменные, вымытые плиты пола дышали прохладой. Протерев длинные столы темного дерева, он поставил на старомодную газовую плиту медные кастрюли с овсянкой. Выпеченный вчера хлеб с орехами и семечками лежал под холщовой салфеткой.

За изящной аркой окна слоился предутренний туман. В монастырском саду распевались птицы. Пахло соснами и золотистым медом из разломанных на фаянсовой тарелке сот. Обительский кот холеной серой шерсти уютно свернулся в клубочек на скамье Шмуэля:

– Ты такого не ешь, – епископ потрепал кота за ушами, – и вообще, тебе положено ловить мышей, а не отираться при братии, выпрашивая подачки… – кот умильно мяукнул:

– Генрик всегда давал нам поиграть с Тигром, когда мы шли из Польши на юг, – вспомнил Шмуэль, – Тигр умер, но у них с Аделью живут приютский кот, как у Евы живет Корсар. Жаль, что с моими путешествиями мне не завести ни собаку, ни кота. Хотя Ева тоже ездит по всему миру, а сейчас будет странствовать еще больше…

У него оставалось полчаса, чтобы прочесть три страницы, исписанные ее изящным, выученным в хасидских классах почерком. Монахи поднимались в пять утра для молитвы:

– В шесть завтрак, – Шмуэль кинул взгляд на плиту, – Джо к тому времени встанет, а в девять мне надо быть в церкви святого Станислава на пострижении… – кузену, мирянину, вход в церковь был заказан. Джо собирался поработать в университетской библиотеке:

– Передавай привет пани Дануте, – попросил он, – мы с ней встретились в Лизье, у реликвий святой Терезы… – Шмуэль кивнул:

– Непременно. Что касается твоей исповеди, – он замялся, – то, если хочешь, я могу выслушать тебя здесь. Рим особое место, перед венчанием ты сможешь исповедоваться еще раз… – лицо Джо было спокойным:

– Я подожду до свадьбы, – отозвался кузен, – получше подготовлюсь… – Шмуэль отпил кофе:

– Он признался в связи с девушкой, Кларой, – епископ покраснел, – и никогда не скрывал, что, поддавшись соблазну, жил в греховных, плотских отношениях. Но я объяснил, что нельзя желать несчастной душе дурного. Она не виновата в случившемся, она жертва, как и Джо…

Епископ надеялся, что кузен получил хороший урок:

– Он никогда не изменит Маргарите, – вздохнул Шмуэль, – он ее любит… – Джо был благодарен невесте:

– Она верила в меня, – серьезно сказал кузен, – даже когда я разорвал помолвку, и не один, а два раза. Я вел себя, как трус, но сейчас это время прошло…

Шмуэль видел, что кузен говорит искренне. Проглотив овсянку и тосты с медом, епископ сварил себе вторую чашку кофе. Ему хотелось прочесть письмо Евы, никуда не торопясь:

– Она не сможет прилететь на свадьбу, но из Америки летят только Хана с Аароном и Тиквой.

Ева, как она выражалась, подчищала хвосты перед новым назначением в ВОЗ.

– Тетя Дебора занята в летней школе Колумбийского университета, а Хаим с Иреной на все лето отправились в лагерь, – он устроился на пороге трапезной с первой папиросой дня, – Иосиф, наверное, хочет увидеть Еву… – на щеках епископа опять заполыхал румянец. Позвонив из Израиля, брат коротко сказал:

– В Париж прилетаю только я. Папу загнали на сборы резервистов, последние для него, слава Богу… – профессору Судакову исполнилось пятьдесят три, – хотя, зная его, я не удивлюсь, если он будет отправляться туда и добровольцем… – брат намекнул, что им надо поговорить:

– Тетя Марта проведет совещание, – заметил Иосиф, – у нас появился кое-какой план, где может понадобиться твоя помощь. Но это не телефонная беседа… – Шмуэль предполагал, что речь опять пойдет о возмездии беглым нацистам:

– На что я всегда готов, – он затянулся самокруткой, – а еще Иосиф везет мне заатар, йеменский перечный соус и наш кофе.

Шмуэль думал о брате с нежностью:

– Жениться бы ему, – пожелал епископ, – детей завести. Но Ева пока думает только о карьере, и сам Иосиф разъезжает по миру… – он утешал себя тем, что племянников осталось ждать недолго:

– Фрида через два года выйдет замуж за своего Эмиля, и папа повозится с внуками… – Шмуэль иногда думал, что может усыновить сироту:

– В Конго я был слишком молод, но сейчас мне тридцать следующим годом, – он распечатал письмо, – посмотрим, как пойдет дело в Парагвае… – она вложила в конверт яркий снимок. Вышитая индейская юбка билась вокруг стройных ног, ветер раздувал широкие рукава белой блузы. Океан блестел за ее спиной, Корсара фотограф поймал в прыжке:

– Это фотосессия для Harpers’ Bazaar, – написала кузина, – но фотограф щелкнул меня в перерыве… – темные волосы завивались над ее оттопыренными ушами, – кажется, это моя последняя съемка, теперь у меня не останется времени на такие занятия… – в сентябре доктор Горовиц летела в Бомбей:

– Официально у меня есть кабинет в Женеве, – девушка нарисовала веселую рожицу, – но, боюсь, в офисе будут только стирать пыль. В любом случае, ты покидаешь Рим, мы увидимся в Парагвае, куда я непременно загляну вместе с Корсаром… – размеренно забил монастырский колокол. Аккуратно свернув листы, положив снимок в конверт, отец Симон поднялся:

– Я храню все ее письма, – понял Шмуэль, – она пишет каждые два месяца… – с весточками от кузины лежали и ее фотографии:

– Мы скоро встретимся, – он понял, что улыбается, – если Ева обещала приехать, значит, она приедет… – быстро вымыв посуду, епископ пошел в монастырскую церковь на заутреню.

В темном притворе храма святого Станислава белела мраморная чаша для святой воды. Из-за церемонии церковь закрывали для прихожан в девять утра, но еще шла ранняя служба.

Данута в наряде послушницы стояла под фреской Тадеуша Кунце, где Иисус защищал грешницу:

– Если бы Иисус жил сейчас, – горько подумала девушка, – он бы меня простил. Я тоже грешница, блудница, но он бы не дал бросить в меня камень…

Данута ночевала в маленькой комнате приюта для польских паломников, где располагалась церковь. Ее компаньонка, монахиня, тоже полька, принявшая обеты тридцать лет назад, рано отправилась на покой:

– Молись святым Елизавете и Виллему Бельгийским, – наставительно сказала она Дануте за скромным ужином в приютской столовой, – в твоем возрасте… – женщина покачала сухим пальцем, – тебя могут обуревать греховные страсти. Храм оставят открытым, – добавила монахиня, – перед пострижением всегда молятся… – Данута не молилась.

Девушка бросила взгляд в освещенный тусклым золотом фресок зал:

– Я сидела и плакала… – храм был небольшим, в десять рядов скамеек вытертого дерева, – сестра Агата похвалила меня утром, сказала, что я очень набожна… – Данута иногда клала голову на скрещенные руки, пытаясь хоть немного поспать.