Сомерсет Моэм - Рождественские каникулы - английский и русский параллельные тексты

Тут можно читать онлайн Сомерсет Моэм - Рождественские каникулы - английский и русский параллельные тексты - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Рождественские каникулы - английский и русский параллельные тексты
Автор:

Сомерсет Моэм
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

5/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
100

1

2

3

4

5

Сомерсет Моэм - Рождественские каникулы - английский и русский параллельные тексты краткое содержание

Рождественские каникулы - английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Сомерсет Моэм, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

История страстной, трагической, всепрощающей любви, загадочного преступления, крушения иллюзий и бесконечного человеческого одиночества… Короткая связь богатого английского наследника и русской эмигрантки, вынужденной сделаться «ночной бабочкой»…

Рождественские каникулы - английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Рождественские каникулы - английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Сомерсет Моэм

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

"But, Simon, you have human passions like the rest of us.	- Но, Саймон, ты же, как все мы, не чужд увлечений.
You're twenty-three."	Тебе ведь всего двадцать три.
"And my sexual desires are urgent?	- И меня одолевают сексуальные желания?
Less urgent than you imagine.	Вовсе не так одолевают, как ты воображаешь.
When you work from twelve to sixteen hours a day and sleep on an average six, when you content yourself with one meal a day, much as it may surprise you, your desires are much attenuated.	Когда работаешь двенадцать - шестнадцать часов в сутки и спишь в среднем шесть часов и ешь только один раз, как бы тебя это ни удивляло, но желания притупляются.
Paris is singularly well arranged for the satisfaction of the sexual instinct at moderate expense and with the least possible waste of time, and when I find that my appetite is interfering with my work I have a woman just as when I'm constipated I take a purge."	Париж на редкость хорошо устроен, здесь легко удовлетворить сексуальный голод за умеренную плату и с наименьшей потерей времени, так что, когда я чувствую, что аппетит мешает мне работать, я пользуюсь женщиной, как слабительным при запоре.
Charley's clear blue eyes twinkled with amusement and a charming smile parting his lips displayed his strong white teeth.	Ясные синие глаза Чарли весело блеснули, и чудесная улыбка обнажила его крепкие белые зубы.
"Aren't you missing a lot of fun?	- Боюсь, ты лишаешь себя истинных удовольствий.
You know, one's young for such a little while."	Знаешь, ведь молодость так коротка.
"I may be.	- Наверно.
I know one can do nothing in the world unless one's single-minded.	Но чего-то достичь в мире может только человек целеустремленный.
Chesterfield said the last word about sexual congress: the pleasure is momentary, the position is ridiculous, and the expense is damnable.	Граф Честерфилд лучше всех сказал о занятии любовью: удовольствие мимолетное, положение смехотворное, а плата черт-те какая.
It may be an instinct that one can't suppress, but the man's a pitiful fool who allows it to divert him from his chosen path.	Это природный инстинкт, и его невозможно в себе задавить, но жалок и глуп тот, кто позволит ему сбить себя с избранного пути.
I'm not afraid of it any more.	Мне это уже не грозит.
In a few more years I shall be entirely free from its temptation."	Еще через несколько лет я начисто избавлюсь от этого искушения.
"Are you sure you can prevent yourself from falling in love one of these days?	- А если вдруг в один прекрасный день ты влюбишься, неужели сумеешь себе это запретить?
Such things do happen, you know, even to the most prudent men."	Такое ведь случается даже с самыми рассудительными людьми.
Simon gave him a strange, one might even have thought a hostile, look.	Саймон бросил на него странный, пожалуй, даже враждебный взгляд.
"I should tear it out of my heart as I'd wrench out of my mouth a rotten tooth."	- Я вырву любовь из своего сердца, как выдернул бы изо рта гнилой зуб.
"That's easier said than done."	- Это легче сказать, чем сделать.
"I know.	- Знаю.

Nothing that's worth doing is done easily, but that's one of the odd things about man, if his self-preservation is concerned, if he has to do something on which his being depends, he can find in himself the strength to do it."	Все, что чего-то стоит, сделать нелегко, но такова одна из странностей человеческой природы: когда это касается самосохранения, когда нужно сделать что-то, от чего зависит само твое существование, нужные силы находятся.
Charley was silent.	Чарли промолчал.
If anyone else had spoken to him as Simon had done that evening he would have thought it a pose adopted to impress.	Если бы кто-нибудь другой говорил с ним как говорил в этот вечер Саймон, он счел бы это позой, желанием пустить пыль в глаза.
Charley had heard during his three years at Cambridge enough extravagant talk to be able, with his common sense and quiet humour, to attach no more importance to it than it deserved.	За три года в Кембридже он наслушался вдоволь сумасбродных речей и при своем здравомыслии и спокойном юморе научился придавать им не больше значения, чем они того заслуживали.
But he knew that Simon never talked for effect.	Но он знал, Саймон никогда не говорил, лишь бы поразить собеседника.
He was too contemptuous of his fellows' opinion to extort their admiration by taking up an attitude in which he did not believe.	Слишком он презирал мнение окружающих и ради того, чтобы вызвать у них восхищенье, не стал бы говорить не то, что думает.
He was fearless and sincere.	Он искренен и бесстрашен.
When he said that he thought this and that, you could be certain that he did, and when he said he had done that and the other you need not hesitate to believe that he had.	Если он сказал, что думает то-то и то-то, без сомнения, так оно и есть, а если сказал, что поступил так или эдак, можно без колебаний ему поверить.
But just as the manner of life that Simon had described seemed to Charley morbid and unnatural, so the ideas he expressed with a fluency that showed they were well considered seemed to him outrageous and horrible.	Но и образ жизни Саймона, только что им описанный, показался Чарли ужасным и неестественным, и его идеи, изложенные столь подробно, что ясно было, как хорошо они продуманы, показались ему чудовищными и возмутительными.
He noticed that Simon had avoided saying what was the end for which he was thus so sternly disciplining himself; but at Cambridge he had been violently communist and it was natural to suppose that he was training himself to play his part in the revolution they had then, all of them, anticipated in the near future.	Он заметил, что Саймон избегал говорить о цели, ради которой столь сурово себя тренировал; но в Кембридже он был ярым коммунистом, и естественно было предположить, что он готовился сыграть роль в революции, которую все они тогда предвкушали в ближайшем будущем.
Charley, much more concerned with the arts, had listened with interest, but without feeling that the matter was any particular affair of his, to the heated arguments he heard in Simon's rooms.	Чарли, больше всего поглощенный искусством, слушал горячие споры, гремевшие в комнате Саймона, с интересом, но вовсе не чувствовал, будто это касается и его.
If he had been obliged to state his views on a subject to which he had never given much thought, he would have agreed with his father: whatever might happen on the Continent there was no danger of communism in England; the hash they'd made in Russia showed it was impracticable; there always had been rich and poor in the world and there always would be; the English working man was too shrewd to let himself be led away by a lot of irresponsible agitators; and after all he didn't have a bad time.	Если бы ему пришлось высказать свой взгляд на предмет споров, о котором он никогда всерьез не задумывался, он согласился бы со своим отцом: что бы ни происходило на Континенте, а уж Англии-то коммунизм не грозит; от каши, которую заварили в России, толку явно нет; в мире всегда были и всегда будут богатые и бедные; английский рабочий слишком трезво мыслит, он не позволит безответственным агитаторам себя провести, и притом ему совсем неплохо живется.

Simon went on.	А Саймон все говорил.
He was eager to deliver himself of thoughts that he had bottled up for many months and he had been used to impart them to Charley for as long as he could remember.	Ему не терпелось высказаться, ведь долгие месяцы он держал свои соображения под спудом, и к тому же, сколько он себя помнил, он всегда делился с Чарли.
Though he reflected upon them with the intensity which was one of his great gifts, he found that they gained in clearness and force when he had this perfect listener to put them to.	Хотя его размышлениям была присуща редкая глубина - одно из величайших его достоинств, он увидел, что они обрели большую ясность и силу, когда он смог высказать их этому превосходному слушателю.
"An awful lot of hokum is talked about love, you know.	- Знаешь, о любви говорится столько всякой чуши.
An importance is ascribed to it that is entirely at variance with fact.	Ей придают совершенно непомерное значение.
People talk as though it were self-evidently the greatest of human values.	Люди так говорят, будто само собой разумеется, что она величайшая ценность в жизни.
Nothing is less self-evident.	Но вовсе это не само собой разумеется.
Until Plato dressed his sentimental sensuality in a captivating literary form the ancient world laid no more stress on it than was sensible; the healthy realism of the Muslims has never looked upon it as anything but a physical need; it was Christianity, buttressing its emotional claims with neo-Platonism, that made it into the end an aim, the reason, the justification of life.	С тех пор как Платон облек свою сентиментальную чувственность в пленительную литературную форму, древние уделяли ей не больше внимания, чем уделять разумно; мусульмане, здравые реалисты, всегда считали ее лишь физической потребностью; это христианство, подкрепляя свои эмоциональные увлечения неоплатонизмом, сделали ее целью, смыслом, основой и оправданием жизни.
But Christianity was the religion of slaves.	Но христианство - религия рабов.
It offered the weary and the heavy-laden heaven to compensate them in the future for their misery in this world and the opiate of love to enable them to bear it in the present.	Измученным и угнетенным оно сулит небеса, дабы вознаградить их в будущем за их страдания на земле, и предлагает любовный дурман, чтобы они в состоянии были вынести страдания в настоящем.
And like every drug it enervated and destroyed those who became subject to it.	И этот наркотик, как всякий другой, расслабляет и губит тех, кто не может без него обходиться.
For two thousand years it's suffocated us.	Две тысячи лет христианство душило нас.
It's weakened our wills and lessened our courage.	Ослабляло нашу волю, лишало мужества.
In this modern world we live in we know that almost everything is more important to us than love, we know that only the soft and the stupid allow it to affect their actions, and yet we pay it a foolish lip-service.	В нашем современном мире мы понимаем, что для нас очень-очень многое куда важнее любви, понимаем, что только простаки и тупицы позволяют любви влиять на их поступки, и, однако, на словах мы по-дурацки ее превозносим.
In books, on the stage, in the pulpit, on the platform the same old sentimental rubbish is talked that was used to hoodwink the slaves of Alexandria."	В книгах, на театре, в церкви и с трибуны провозглашается все тот же сентиментальный вздор, которым одурачивали рабов Александрии.
"But, Simon, the slave population of the ancient world was just the proletariat of to-day."	- Но, Саймон, рабы в древнем мире - это тот же сегодняшний пролетариат.