Андрей Лещинский - Собаки

Через год Саша получил повышение по службе. Его вызвал к себе техник-смотритель и сказал:

— Смотри, Саня. Мы тут подумали и решили. Вот какое дело. Значит, так. Ты у нас работаешь недолго, можно сказать. Сколько?

— Да уж полгода скоро.

— Да… в самом деле. Ну, мужик ты непьющий, грамотный. Хотим предложить тебе стать бригадиром. Ты как? Смотри, справиться ты справишься, тут слов нет. Зарплата больше, премии будем давать. А мне легче станет. Все-таки на нормальном мужике хозяйство будет. Ну, так что?

— Работы больше.

— Да какое больше? Ну, больше. Так и зарплата.

— В колясочную разрешите переехать?

— Просил за тебя. Разрешили временно. А временное, сам знаешь…

Зарплата и в самом деле становилась больше в полтора раза. Теперь Саше полагалось в год примерно в четыре раза меньше, чем он раньше зарабатывал в месяц. Кроме того, у него появлялась своя отдельная комната.

В общем устроился он неплохо. Все имущество и все деньги пришлось отдать. Он смирился с этим сразу, после первого же похода в налоговую инспекцию. Он отдавал сдержанно, не вываливая все сразу, но и не зажимаясь настолько, чтобы власти рассердились и слетели с катушек. Он хмуро, но толково вел себя на допросах, без слез и воплей отсидел полтора месяца в Крестах. У него были небольшие заначки для небольших взяточек. Он вел себя абсолютно правильно, и через пять месяцев после начала мучений вышел из следственного управления со справкой о налоговой очистке в кармане. У него осталась одна смена одежды, шесть тысяч рублей и паспо рт с пропиской. Его прописали, как и всех, так сказать, легальных бомжей, в общежитии какого-то социального фонда при социальной комиссии какого-то департамента какой-то службы какого-то министерства. Саша туда не собирался и вообще полагал, что общежитие существует только на бумаге и служит для единственной цели — ликвидации проблемы бездомных граждан.

Он легко устроился дворником. Получил зарплату и возможность ночевать в подвале вповалку с другими несчастными. На еду денег хватало, на одежду тратиться не приходилось — Саша ходил в ватнике и рабочем рванье. Пить он не начал, курить тоже. Конечно, ни о каком приличном жилье мечтать он не мог — самая дрянная квартирка равнялась его зарплате за двадцать пять лет.

Вначале он мучился без душа, возможности ежедневно менять белье и пользоваться дорогой косметикой. Потом привык, а потом эта проблема и еще одна немного рассосались. Помощница воспитательницы детского сада, находившегося на первом этаже Сашиного дома, жила тут же на четвертом в однокомнатной квартире с пятилетней дочкой. Конечно, бомж был ей не пара, но мужиков вообще не хватает, кроме того, ясно было, что Саша не совсем бомж и что как-нибудь в скором времени устроится.

Саша и вправду мог бы как-нибудь устроиться. Мог бы найти работу получше, мог бы переехать к этой воспитательнице. Он не сломался, силы были, а прошлую свою жизнь он вспоминал не только без сожаления, но даже и без горечи. Все можно было устроить, но он не мог терять свободу, он не мог себя ничем и никем связывать, ему необходимо было собственное помещение, в котором жил бы только он и он один. Именно поэтому, соглашаясь на должность старшего дворника, он вытребовал себе колясочную — пустую комнатенку в вестибюле одного из подъездов. Колясок там не было. Дворники хранили там метлы, стоял диван, телевизор, стол и несколько стульев. Все было ветхое и грязное. Все смердело и выглядело ужасно. Оттуда выселили разжалованного старшего дворника, и за эту комнатенку вблизи от парка Саша готов был терпеть многие неудобства.

Он искал собаку.

Она укусила его тогда, было немножко больно, но эта боль растворилась в невыносимости последовавших событий. Саша замечал, что рука опухла, что рана заживает не слишком быстро, мазал чем-то, но думать приходилось совсем о другом. Когда он пришел в себя, стал работать, стал кое-как спать в вонючем подвале, он посмотрел на свою руку, на затянувшиеся красные рубцы, увидел то, что должен был увидеть с самого начала, и стал сильно бить себя кулаком по лбу.

Собака укусила его рядом с таблеткой. Кажется, один зуб даже задел ее. Таблетка от этого не сломалась. Саша знал это совершенно точно, потому что его много раз после этого проверяли. Впрочем, сломалась бы, так и черт бы с ней. Важно было то, что он не только не потерял сознание, но даже не почувствовал по-настоящему сильной боли.

Он не был уверен в том, что нужна именно эта собака. Он плохо представлял себе, как надо будет действовать, когда и если он ее найдет. Он не знал ничего, но решил искать ту самую сучку, хотя не был уверен и в том, что укусила его сука, а не кобель.

Саше не надо было спешить, у него не было бизнеса, не было обязывающих отношений, работал он несколько часов в день, да и то без особого напряга. Непьющих бригадиров дворников с петербургской пропиской взять было негде, и за свою зарплату и за колясочную он не особенно беспокоился. Он был в таком низу, на таком дне социального колодца, настолько мало был связан с окружающим миром, так мало был интересен ему и так мало от него хотел, что вдруг начал жить спокойно и неторопливо, украшая жизнь одним-единственным серьезным занятием — поиском в Удельном парке бездомной сучки.

Он искал, но все-таки не мог понять, что он, собственно говоря, ищет. Пилюлю вырезать невозможно. Самому себе не получится — потеряешь сознание от ее сигнала. Попросить никого нельзя — потеряете сознание оба. Запустить какую-нибудь машинку можно — машинке по фигу, в ней пилюли нет, но тогда — смерть. Пилюля ни за что не даст себя вырезать, убьет, и все. Руку отрубить? Говорят, доходили люди и до такого, да толку? Человека без левой руки остановит первый же патруль. Отсидит и выйдет с пилюлей в другой руке. Вторую рубить? Чем? Этим самым, что ли?

Собака куснула по самой пилюле, теперь Саша точно помнил, что клыки клацнули о металл, но пилюля не среагировала. В зубах была свобода, но, конечно, хотелось проверить, не подойдет ли любая собака. Он не знал, как, но случай подвернулся очень быстро и даже слегка навязчиво.

Около мусорной пухты в рваных пакетах ковырялся старый алкоголик, а рядом с ним глотал кусок засохшего хлеба его пес. Алкоголик был привычно пьян, но странно было то, что пес тоже плохо стоял на ногах и при слишком азартных движениях челюстей нетрезво припадал на задние лапы и чихал.

— Чего это, папаша? На двоих, что ли, с песиком на грудь приняли?

— А что ж … Как не поделиться?

— Чего, собака твоя вправду пьет, что ли?

— А ты налей.

Старик попробовал засмеяться, сердце и легкие разом прихватило, получилось глухое гы-гы-гы, после которого он побледнел и уселся на раздавленный пакет.