Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том четвертый

Джон потянулся:

– Мы разорвали наши паспорта на глазах журналистов и развели костер. Из консульства выбежали охранники, но местные полицейские объяснили, что мы ничего не нарушаем… – Джонатан с Халидой устроились на противоположной стороне улицы. Охранники, по мнению Джона, сработали на совесть:

– Консульство предупредили, – он пробежал глазами сухое заявление консула, сожалевшего о радикализме нынешней молодежи, – нам остается ждать гостей… – он перебросил газету Халиде:

– Ты отлично получилась на снимке, – одобрительно сказал юноша, – я не такой фотогеничный…

В интервью они с Халидой распространялись о ненависти к продавшейся сионистам Америке и желании вступить в ряды борцов за свободу. Халиду местные газетчики назвали символом страданий палестинского народа:

– Малышкой потеряв родителей от рук сионистских захватчиков, Халида Ахдиб оставила спокойную жизнь в Америке, чтобы присоединиться к соплеменникам, сражающимся за честь и достоинство палестинского народа… – громко прочла девушка:

– Хорошо пишут, – Джон сжевал баклаву, – слезы на глаза наворачиваются… – он приложил палец к губам: «Тише!». Сквозь грохот музыки в соседнем кафе и гудки вечерней пробки на улице Джон разобрал чьи-то хозяйские шаги:

– Не один человек, а несколько… – накинув на голову платок, Халида приоткрыла дверь. Джон хорошо помнил догматы ислама:

– Ей нельзя быть со мной в одной комнате без свидетелей. Ладно, мы американцы, то есть бывшие американцы, можно простить наше вольное поведение… – в проеме показались легкие десантные ботинки.

Он носил полевую форму сирийской армии, со споротыми нашивками и черно-белый палестинский платок. В темных очках отражались загорающиеся фонари на улице. За его широкой спиной маячили еще трое парней, по виду местных. Почесав наголо бритую голову, он велел по-английски:

– Меня зовут Альзиб. Собирайте барахло, – он указал на разбросанные по комнате чемоданы и рюкзаки, – и следуйте за мной.

Джон поднялся со стула:

– Волк, только на арабский манер. Он стал еще больше похож на дядю Максима… – кузен почти подпирал головой потолок:

– Пошевеливайтесь, – добавил он, – до рассвета мы должны оказаться у цели…

Халида надвинула платок пониже. Голубые, яркие глаза остановились на ее лице:

– Добро пожаловать в Сирию, – весело сказал кузен, – мы рады американским гостям.

Девушка, зардевшись, что-то пробормотала.

Под низким потолком барака гудели крупные мухи. Ведро прокатилось по каменному полу. Голос на ломаном английском языке заорал: «Предатель! Сионист! Шпион!».

В нос Джону шибануло мерзким запахом разложения. В грязной каше отбросов шевелились беловатые червяки:

– Ночью еще холодно, – пронеслось у него в голове, – на высокогорье даже весной случаются заморозки. Но днем солнечно, а бадья, наверное, простояла на жаре дня три…

Сильная рука схватила его за испачканные волосы. Парень нагнул его голову к самому полу. Джон слышал в его английском языке немецкий акцент:

– Тварь, – выругался допрашивающий, – у тебя на языке одна ложь. Ты подлый жид, тебя послали сюда лазутчиком… – по прикидкам Джона допрос продолжался вторые сутки подряд. Спать ему не давали:

– Я попытался, – он велел себе терпеть запах, – когда у них была пересменка, я прикорнул в углу, но появился нынешний эсэсовец, и все началось сначала…

По дороге в тренировочный лагерь они слушали заунывные арабские напевы по радио. Машина оказалась американским армейским виллисом, с заляпанными грязью номерами. Кузен Максим устроился за рулем:

– Он не успел ничего нам сказать, – Джон боролся с тошнотой, – только шепнул, что нас везут в Джебел-Друз… – глухой горный массив возвышался на юге Сирии. Джон помнил, что здесь находилась и вилла, где держали в плену Адель:

– Может быть, Халиду отправили именно туда, – решил юноша, – вряд ли ее поселят в лагере, она девушка… – парень повозил его лицом по отбросам:

– Рассказать тебе, что делали с жидами в лагерях, – Джон услышал ухмылку в его голосе, – ты тоже закончишь дымом, проклятый продажный мерзавец…

Их с Халидой разделили, когда машина остановилась у проржавевших железных ворот. Джон почти ожидал увидеть надпись: «Arbeit Macht Frei». Кузен махнул в темноту:

– Иди, американец, – он помолчал, – удачи тебе…

Не успел Джон пройти и десятка шагов, как ему в лицо ударил острый луч фонарика. Глухо залаяли овчарки, его грубо толкнули в спину: «Стоять, руки вверх».

Наручники ему надели в голой комнатке, с выложенным кафелем стоком. Его багаж основательно распотрошили. Джону предъявили вырезку из захудалой южной газетенки о его демарше на призывном участке.

Его расспрашивали о Мобиле, где он якобы родился, о его семье и колледже, о том, где он провел последний год и где познакомился с мисс Ахдиб. Девушку называли неожиданно церемонно:

– В Нью-Йорке, – устало повторял Джон, – на ралли у здания ООН. Она протестовала с палестинским флагом, а я участвовал в пацифистском пикете… – на него светила мощная лампа. Отец рассказывал Джону о пытках в тюрьме Суханово:

– В СССР меня не пытали, – пришло в голову юноше, – а сразу вкололи фармацевтическую дрянь. Кажется, у здешних нацистов ничего такого нет, но надо быть осторожным…

Его не били, но тыкали под ребра, рвали волосы, плевали в лицо и отвешивали пощечины. Отбросы принес нынешний допрашивающий, крепкий мужик лет сорока:

– Он был в моих годах, когда закончилась война, – понял Джон, – наверняка, он подвизался охранником в лагере… – его обвиняли в связи с Халидой, поддержке мирового сионизма, еврейском происхождении и работе на Израиль. В ответ Джон упорно рассказывал выученную за последние полгода легенду:

– Они меня не убьют, – вздохнул Джон, – настоящие допросы еще не начались. Парни на мне тренируются, можно считать все разминкой, – немец пнул его ботинком в поясницу, Джон полетел в разлитую по камням лужу нечистот.

– Где тебе и место, – припечатал эсэсовец, – сдохни в своем дерьме, проклятый еврей, – в коридоре послышались шаги. Джон узнал голос кузена Максима:

– Надо привести его в порядок, – озабоченно заметил юноша по-немецки, – сюда идет начальство, – эсэсовец хохотнул:

– Бери шланг, а остальное в твоих руках, Миллер…

Он брезгливо ткнул Джона носком ботинка:

– Еще увидимся, лживый янки, – немец вышел, кузен отвернул кран. Привалившись к сырой стене, Джон глотал пересохшими губами ледяную воду. Помыв пол, кузен наклонился к нему:

– С ней все в порядке, – шепнул Максим, – а ты держись. Мерзавец, – он кивнул на дверь, – из охраны Феникса, то есть фон Рабе. Он бывший унтершарфюрер СС, – Джон невесело кивнул: