Уильям Моэм - Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты

Тут можно читать онлайн Уильям Моэм - Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты
Автор:

Уильям Моэм
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

3.78/5. Голосов: 91
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
80

1

2

3

4

5

Уильям Моэм - Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты краткое содержание

Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Уильям Моэм, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

Роман «Бремя страстей человеческих» во многом автобиографичен, это история молодого человека, вступающего в жизнь. На долю героя романа — Филипа Кэри — выпало множество испытаний. Рано осиротев, он лишился родительской заботы и ласки, его мечта стать художником так и осталась мечтой, а любовь к ограниченной порочной женщине принесла одни страдания. Но Филип мужественно прошел через все уготованные ему испытания и сумел найти в жизни свое место.

Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Уильям Моэм

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

Hayward led them into a large, long room, dingily magnificent, with huge pictures on the walls of nude women: they were vast allegories of the school of Haydon; but smoke, gas, and the London atmosphere had given them a richness which made them look like old masters.	Хейуорд ввел приятелей в большую длинную комнату с остатками былой роскоши и огромными изображениями обнаженных женщин на стенах: это были монументальные аллегории, написанные учениками Гейдона, но табачный дым, газ и лондонские туманы углубили их тона, и они стали похожи на картины старых мастеров.
The dark panelling, the massive, tarnished gold of the cornice, the mahogany tables, gave the room an air of sumptuous comfort, and the leather-covered seats along the wall were soft and easy.	Темные панели, потускневшая массивная позолота карниза, столы красного дерева - все это создавало атмосферу роскоши и комфорта, и обитые кожей сиденья вдоль стен были мягкими и удобными.
There was a ram's head on a table opposite the door, and this contained the celebrated snuff.	Прямо против входной двери красовалась на столе голова барана - в ней-то и держали знаменитый нюхательный табак.
They ordered punch.	Приятели заказали пунш.
They drank it.	Они стали его пить.
It was hot rum punch.	Это был горячий ромовый пунш.
The pen falters when it attempts to treat of the excellence thereof; the sober vocabulary, the sparse epithet of this narrative, are inadequate to the task; and pompous terms, jewelled, exotic phrases rise to the excited fancy.	Перо дрогнуло бы перед попыткой описать его совершенство; такая задача не под силу трезвому словарю и скупым эпитетам этой повести -возбужденное воображение ищет возвышенных слов, цветистых, диковинных оборотов.
It warmed the blood and cleared the head; it filled the soul with well-being; it disposed the mind at once to utter wit and to appreciate the wit of others; it had the vagueness of music and the precision of mathematics.	Пунш зажигал кровь и прояснял голову; он наполнял душу блаженством, настраивал мысли на остроумный лад и учил ценить остроумие собеседника; в нем была неизъяснимая гармония музыки и отточенность математики.
Only one of its qualities was comparable to anything else: it had the warmth of a good heart; but its taste, its smell, its feel, were not to be described in words.	Только одно из его качеств можно было выразить сравнением: он согревал, как теплота доброго сердца; но его вкус и его запах невозможно описать словами.
Charles Lamb, with his infinite tact, attempting to, might have drawn charming pictures of the life of his day; Lord Byron in a stanza of Don Juan, aiming at the impossible, might have achieved the sublime; Oscar Wilde, heaping jewels of Ispahan upon brocades of Byzantium, might have created a troubling beauty.	Если бы за это взялся Чарлз Лэм, он бы со своим безупречным тактом мог нарисовать очаровательные картины нравов своего времени; или лорд Байрон, посвятив ему станс в "Дон Жуане" и добиваясь недостижимого, мог и достиг бы подлинного величия; Оскар Уайльд, рассыпая самоцветы Исфахана по византийской парче, наверно, сумел бы создать образы, полные чувственной красоты.
Considering it, the mind reeled under visions of the feasts of Elagabalus; and the subtle harmonies of Debussy mingled with the musty, fragrant romance of chests in which have been kept old clothes, ruffs, hose, doublets, of a forgotten generation, and the wan odour of lilies of the valley and the savour of Cheddar cheese.	В поисках сравнений ум бродил между видениями пиров Элагабала, утонченными мелодиями Дебюсси и пряным ароматом сундуков, где хранятся старинные наряды, кружевные брыжи, короткие панталоны, камзолы давно минувших дней; сюда надо добавить едва уловимое дыхание ландышей и запах острого сыра...

Hayward discovered the tavern at which this priceless beverage was to be obtained by meeting in the street a man called Macalister who had been at Cambridge with him. He was a stockbroker and a philosopher.	Хейуорд открыл кабачок с этим бесценным напитком, встретив на улице человека по фамилии Макалистер, с которым он учился в Кембридже; то был биржевой маклер и философ.
He was accustomed to go to the tavern once a week; and soon Philip, Lawson, and Hayward got into the habit of meeting there every Tuesday evening: change of manners made it now little frequented, which was an advantage to persons who took pleasure in conversation.	Он посещал этот кабачок раз в неделю; вскоре Филип, Лоусон и Хейуорд стали встречаться здесь в вечерние часы каждый вторник. Мода изменчива, и в кабачке теперь бывало немного посетителей, что оказалось на руку любителям застольной беседы.
Macalister was a big-boned fellow, much too short for his width, with a large, fleshy face and a soft voice.	У Макалистера, широкого в кости и приземистого для своей комплекции, были крупное мясистое лицо и мягкий голос.
He was a student of Kant and judged everything from the standpoint of pure reason. He was fond of expounding his doctrines.	Последователь Канта, он судил обо всем с точки зрения чистого разума и страстно любил развивать свои теории.
Philip listened with excited interest.	Филип слушал его с живым интересом.
He had long come to the conclusion that nothing amused him more than metaphysics, but he was not so sure of their efficacy in the affairs of life.	Он давно пришел к убеждению, что ничто не занимает его так, как метафизика, но не был уверен в ее пользе для житейских дел.
The neat little system which he had formed as the result of his meditations at Blackstable had not been of conspicuous use during his infatuation for Mildred.	Скромная философская система, которую он выработал, размышляя в Блэкстебле, не очень-то помогла ему во время его увлечения Милдред.
He could not be positive that reason was much help in the conduct of life.	Он сомневался, что рассудок может быть хорошим пособником в жизни.
It seemed to him that life lived itself.	Похоже было на то, что жизнь течет сама по себе.
He remembered very vividly the violence of the emotion which had possessed him and his inability, as if he were tied down to the ground with ropes, to react against it.	Он ясно помнил, как властно владело им чувство и как он был бессилен против него, словно привязан к земле канатом.
He read many wise things in books, but he could only judge from his own experience (he did not know whether he was different from other people); he did not calculate the pros and cons of an action, the benefits which must befall him if he did it, the harm which might result from the omission; but his whole being was urged on irresistibly.	В книгах можно было вычитать много мудрых мыслей, но судить он умел только по собственному опыту (и не знал, отличается ли он в этом отношении от других). Решаясь на какой-нибудь шаг, он не взвешивал "за" и "против", не подсчитывал будущей выгоды или убытка - его неудержимо влекло куда-то, и все.
He did not act with a part of himself but altogether.	Он жил не отдельной частицей своего "я", а всем своим существом в целом.
The power that possessed him seemed to have nothing to do with reason: all that reason did was to point out the methods of obtaining what his whole soul was striving for.	Сила, во власти которой он находился, не имела, казалось, ничего общего с рассудком; рассудок его только указывал ему способ добиться того, к чему стремилась его душа.
Macalister reminded him of the Categorical Imperative.	Макалистер напомнил ему о категорическом императиве.
"Act so that every action of yours should be capable of becoming a universal rule of action for all men."	- "Действуй так, чтобы каждый твой шаг был достоин стать правилом поведения для всех людей".

"That seems to me perfect nonsense," said Philip.	- По-моему, это полнейшая чепуха,- сказал Филип.
"You're a bold man to say that of anything stated by Immanuel Kant," retorted Macalister.	- Вы смельчак, если отзываетесь так об одном из тезисов Иммануила Канта,- возразил Макалистер.
"Why?	- Почему?
Reverence for what somebody said is a stultifying quality: there's a damned sight too much reverence in the world.	Слепое преклонение перед чужим авторитетом сводит человека на нет; на свете и так слишком много идолопоклонства.
Kant thought things not because they were true, but because he was Kant."	Кант выводил свои законы не потому, что они были непреложной истиной, а потому, что он был Кантом.
"Well, what is your objection to the Categorical Imperative?" (They talked as though the fate of empires were in the balance.)	- Ну а почему вы возражаете против категорического императива? (Они спорили с такой горячностью, словно на весы была брошена судьба целых империй.)
"It suggests that one can choose one's course by an effort of will.	- Закон этот предполагает, что человек может избрать свой жизненный путь усилием воли.
And it suggests that reason is the surest guide.	И что лучший путеводитель - человеческий разум.
Why should its dictates be any better than those of passion?	Но чем веления разума лучше приказа наших страстей?
They're different. That's all."	Просто власть их различна, вот и все.
"You seem to be a contented slave of your passions."	- Вам, кажется, нравится быть рабом своих страстей.
"A slave because I can't help myself, but not a contented one," laughed Philip.	- Я раб своих страстей поневоле, мне это вовсе не нравится,- рассмеялся Филип.
While he spoke he thought of that hot madness which had driven him in pursuit of Mildred.	Говоря это, он вспомнил горячечное безумие, которое толкало его к Милдред.
He remembered how he had chafed against it and how he had felt the degradation of it.	Он вспомнил, как бунтовал против своей одержимости и как болезненно ощущал свое падение.
"Thank God, I'm free from all that now," he thought.	"Слава богу, теперь я от всего этого освободился",- подумал он.
And yet even as he said it he was not quite sure whether he spoke sincerely.	Но даже теперь он не был уверен, что не обманывает себя.
When he was under the influence of passion he had felt a singular vigour, and his mind had worked with unwonted force.	Когда он находился во власти страстей, он чувствовал в себе необыкновенную силу, мозг его работал с удивительной ясностью.
He was more alive, there was an excitement in sheer being, an eager vehemence of soul, which made life now a trifle dull.	Он жил куда полнее в напряжении всех душевных сил, а это делало его нынешнее существование чуть-чуть бесцветным.
For all the misery he had endured there was a compensation in that sense of rushing, overwhelming existence.	Бурное, всепоглощающее ощущение жизни вознаграждало его за непереносимые страдания.