Уильям Моэм - Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты

Тут можно читать онлайн Уильям Моэм - Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты
Автор:

Уильям Моэм
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

3.78/5. Голосов: 91
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
80

1

2

3

4

5

Уильям Моэм - Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты краткое содержание

Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Уильям Моэм, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

Роман «Бремя страстей человеческих» во многом автобиографичен, это история молодого человека, вступающего в жизнь. На долю героя романа — Филипа Кэри — выпало множество испытаний. Рано осиротев, он лишился родительской заботы и ласки, его мечта стать художником так и осталась мечтой, а любовь к ограниченной порочной женщине принесла одни страдания. Но Филип мужественно прошел через все уготованные ему испытания и сумел найти в жизни свое место.

Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Бремя страстей человеческих - английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Уильям Моэм

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

'I look forward to the day when Manet's picture will hang in the Louvre opposite the Odalisque of Ingres, and it will not be the Odalisque which will gain by comparison.'	"Я предвижу тот день, когда картина Мане будет висеть в Лувре напротив "Одалиски" Энгра и от этого соседства выиграет отнюдь не "Одалиска".
It'll be there.	И она там будет висеть!
Every day I see the time grow nearer.	С каждым днем это время становится все ближе.
In ten years the Olympia will be in the Louvre."	Через десять лет "Олимпию" повесят в Лувре.
"Never," shouted the American, using both hands now with a sudden desperate attempt to get his hair once for all out of the way. "In ten years that picture will be dead.	- Никогда! - завопил американец, взмахнув обеими руками в отчаянной попытке раз навсегда избавиться от всех своих волос сразу.- Через десять лет об этой картине и не вспомнят!
It's only a fashion of the moment.	Это - мода, и больше ничего!
No picture can live that hasn't got something which that picture misses by a million miles."	Ни одна картина не может жить, если в ней нет того, чего начисто нет в вашей "Олимпии"!
"And what is that?"	- Чего?
"Great art can't exist without a moral element."	- Великое искусство немыслимо без морального начала.
"Oh God!" cried Lawson furiously. "I knew it was that.	- О господи! - в бешенстве закричал Лоусон.- Я знал, что вы до этого дойдете!
He wants morality."	Ему нужна мораль!
He joined his hands and held them towards heaven in supplication. "Oh, Christopher Columbus, Christopher Columbus, what did you do when you discovered America?"	- Сжав руки, он молитвенно простер их к небесам.- О Христофор Колумб, Христофор Колумб, что ты наделал, открыв Америку!
"Ruskin says..."	- Рескин говорит...
But before he could add another word, Clutton rapped with the handle of his knife imperiously on the table.	Но, прежде чем ему удалось добавить хоть слово, Клаттон властно постучал рукояткой ножа по столу.
"Gentlemen," he said in a stern voice, and his huge nose positively wrinkled with passion, "a name has been mentioned which I never thought to hear again in decent society.	- Господа,- сказал он сурово, и его огромный нос даже сморщился от возмущения.- Тут было произнесено имя, которое я надеялся больше не слышать в порядочном обществе.
Freedom of speech is all very well, but we must observe the limits of common propriety.	Свобода слова - дело похвальное, однако следует все же соблюдать хоть какие-то приличия.
You may talk of Bouguereau if you will: there is a cheerful disgustingness in the sound which excites laughter; but let us not sully our chaste lips with the names of J. Ruskin, G. F. Watts, or E. B. Jones."	Можете говорить о Бугеро, если вам так уж хочется,- в самом звуке этого имени есть что-то шутовское, нечто смехотворное, но не будем же грязнить свои уста произнесением таких имен, как Джон Рескин, Уоттс или Берн-Джонс.
"Who was Ruskin anyway?" asked Flanagan.	- А кто такой этот ваш Рескин? - спросил Фланаган.
"He was one of the Great Victorians.	- Один из столпов Викторианской эпохи.
He was a master of English style."	Великий английский стилист.

"Ruskin's style-a thing of shreds and purple patches," said Lawson. "Besides, damn the Great Victorians.	- Стиль Рескина - это пестрые лоскутья с лиловыми разводами,- заявил Лоусон.- И будь они прокляты, эти столпы Викторианской эпохи.
Whenever I open a paper and see Death of a Great Victorian, I thank Heaven there's one more of them gone.	Когда я развертываю газету и читаю, что один из этих столпов отправился на тот свет, я благодарю господа, что еще одним из них стало меньше.
Their only talent was longevity, and no artist should be allowed to live after he's forty; by then a man has done his best work, all he does after that is repetition.	Единственным их талантом было долголетие, а ни один художник не имеет права жить после сорока: в этом возрасте он уже создал свои лучшие произведения, потом он только повторяется.
Don't you think it was the greatest luck in the world for them that Keats, Shelley, Bonnington, and Byron died early?	Разве вам не кажется, что Китсу, Шелли, Боннингтону и Байрону необычайно повезло, что они умерли молодыми?
What a genius we should think Swinburne if he had perished on the day the first series of Poems and Ballads was published!"	Каким бы гением казался нам Суинбёрн, если бы он погиб в тот день, когда вышла первая книга "Поэм и баллад"!
The suggestion pleased, for no one at the table was more than twenty-four, and they threw themselves upon it with gusto.	Идея эта всем понравилась, потому что ни одному из тех, кто сидел за столом, не было больше двадцати четырех, и они принялись с жаром ее обсуждать.
They were unanimous for once.	Раз в кои-то веки они были единодушны.
They elaborated.	Они поочередно развивали эту мысль.
Someone proposed a vast bonfire made out of the works of the Forty Academicians into which the Great Victorians might be hurled on their fortieth birthday.	Кто-то предложил развести огромный костер из работ сорока академиков и кидать в него живьем всех великих викторианцев в день их сорокалетия.
The idea was received with acclamation.	Предложение было встречено с восторгом.
Carlyle and Ruskin, Tennyson, Browning, G. F. Watts, E. B.	Карлейль и Рескин, Тенниссон, Броунинг, Дж.-Ф. Уоттс, Э.-Б.
Jones, Dickens, Thackeray, they were hurried into the flames; Mr. Gladstone, John Bright, and Cobden; there was a moment's discussion about George Meredith, but Matthew Arnold and Emerson were given up cheerfully.	Джонс, Диккенс, Теккерей - всех их швырнули в огонь; туда же отправились Г ладстон, Джон Брайт и Кобден. Немножко поспорили насчет Джорджа Мередита, но с Мэтью Арнольдом и Эмерсоном покончили без сожаления.
At last came Walter Pater.	Наконец настал черед Уолтера Патера.
"Not Walter Pater," murmured Philip.	- Только не Уолтера Патера! - прошептал Филип.
Lawson stared at him for a moment with his green eyes and then nodded.	Лоусон вперил в него на минуту свои зеленые глаза, а потом кивнул:
"You're quite right, Walter Pater is the only justification for Mona Lisa.	- Да, вы правы: Уолтер Патер - единственное оправдание "Моны Лизы".
D'you know Cronshaw?	Вы знаете Кроншоу?
He used to know Pater." "Who's Cronshaw?" asked Philip.	Он был знаком с Патером.
"Cronshaw's a poet.	- Кроншоу - поэт.
He lives here.	Он живет здесь.

Let's go to the Lilas."	Пойдем в "Лила?".
La Closerie des Lilas was a cafe to which they often went in the evening after dinner, and here Cronshaw was invariably to be found between the hours of nine at night and two in the morning.	"Клозери? де лила?" было кафе, куда они часто ходили после ужина; там с девяти вечера до двух часов ночи всегда можно было встретить Кроншоу.
But Flanagan had had enough of intellectual conversation for one evening, and when Lawson made his suggestion, turned to Philip.	Но Фланаган пресытился интеллектуальными разговорами и в ответ на предложение Лоусона обратился к Филипу:
"Oh gee, let's go where there are girls," he said.	- Вот еще! Пойдем лучше к девочкам.
"Come to the Gaite Montparnasse, and we'll get ginny."	Махнем в "Гэте? Монпарнас" и наклюкаемся.
"I'd rather go and see Cronshaw and keep sober," laughed Philip.	- Да нет, я предпочитаю поглядеть на Кроншоу и остаться трезвым,- засмеялся Филип.
XLII	ГЛАВА 42
There was a general disturbance.	Поднялась суматоха.
Flanagan and two or three more went on to the music-hall, while Philip walked slowly with Clutton and Lawson to the Closerie des Lilas.	Фланаган и еще двое отправились в мюзик-холл; Филип с Лоусоном и Клаттоном не торопясь пошли в "Клозери де лила".
"You must go to the Gaite Montparnasse," said Lawson to him. "It's one of the loveliest things in Paris.	- Вам надо сходить в "Гэте Монпарнас",- сказал Филипу Лоусон.- Это одно из самых прелестных мест в Париже.
I'm going to paint it one of these days."	Я непременно его как-нибудь напишу.
Philip, influenced by Hayward, looked upon music-halls with scornful eyes, but he had reached Paris at a time when their artistic possibilities were just discovered.	Филип под влиянием Хейуорда с презрением относился к мюзик-холлам, но он приехал в Париж как раз в то время, когда открыли их художественные возможности.
The peculiarities of lighting, the masses of dingy red and tarnished gold, the heaviness of the shadows and the decorative lines, offered a new theme; and half the studios in the Quarter contained sketches made in one or other of the local theatres.	Своеобразие освещения, грязновато-красные и тускло-золотые цветовые пятна, густота теней и броская живописность очертаний увлекали художников своей необычностью, и половина мастерских Латинского квартала могла похвастаться эскизами, сделанными в одном из маленьких варьете.
Men of letters, following in the painters' wake, conspired suddenly to find artistic value in the turns; and red-nosed comedians were lauded to the skies for their sense of character; fat female singers, who had bawled obscurely for twenty years, were discovered to possess inimitable drollery; there were those who found an aesthetic delight in performing dogs; while others exhausted their vocabulary to extol the distinction of conjurers and trick-cyclists.	Писатели пошли по стопам художников и, словно сговорившись, стали находить высокий артистизм в мюзик-холльных номерах: красноносые клоуны были превознесены до небес за умение создавать характер; толстые певицы, которые верещали в полной неизвестности чуть не два десятилетия, вдруг прославились за неподражаемый комический дар; находились любители, получавшие эстетическое наслаждение от ученых собачек, другие изливались в восторгах по поводу таланта фокусников и эквилибристов.
The crowd too, under another influence, was become an object of sympathetic interest.	Под воздействием новых веяний стала интересной и публика, посещавшая эти увеселительные места.